[indent] Ничего удивительного, что Аделин не могла долго уснуть. Киран знал, что даже сама мысль о ненавистной тренировке отравляла ее сознание, мучая и будоража чересчур живыми кошмарами из воспоминаний. Пока понимание, что перед ней будет стоять вовсе не отец, едва ли хоть сколько-нибудь могло ее успокоить. Он это понимал, стараясь относиться с терпением. Стоило проявить своего рода стойкость, чтобы тут же не сдать назад, увидев ее бледное лицо и огромные изумрудные глаза, а это, надо сказать, дорогого стоило.
- Сегодня лучше бы лечь спать пораньше, - постарался сдержанно ответить волшебник, надеясь, что не пойдет на поводу у собственных эмоций, отказываясь от данного отцу обещания. Справедливости ради, Киран и сам придерживался мнения, что боевая магия нужна Аделин, что бы она об этом ни думала. Он повторял это тысячу раз и повторит снова, если потребуется – защита нужна ей как никому другому в их семье.
- И думаю, что первая тренировка будет не такой долгой. И не каждую субботу. Я понимаю, что тебе не хочется отравлять выходные неприятными мыслями и…просто хочется отдохнуть, - возможно, изначальный настрой на компромиссы сможет хоть немного смягчить скептицизм Адель? Слова о пауках явно этому не способствовали, хотя Киран примерно представлял, что так все и будет, учитывая, как сестра ценила любую форму жизни во всех ее проявлениях. Ужасно хотелось съязвить, но Мальсибер взял себя в руки, старательно сдерживаясь от едких фраз не в пример Аделин.
- Они в принципе не обладают никаким разумом, не то, что соразмерным с человеческим, - не выдержал Киран. Хотя слова и были произнесены абсолютно спокойным тоном, в них улавливались легкие, совсем невесомые нотки поднимающегося раздражения. Порой он в принципе не понимал, как можно быть такой… Наивной, и с такой добротой открыто смотреть на мир? Может, ей еще и комара жалко убить, который испил ее крови?
- Твои сравнения не уместны. Ты прекрасно понимаешь, чем кошки и собаки отличаются от насекомых, так что не надо делать из меня монстра, - строго ответил Мальсибер. Он умел быть едким как весьма опасный яд, что непременно разъест кожу и кости, от такого слепнут и умирают в муках, захлебываясь пеной из собственной слюны. Аделин не знала эту его сторону, так похожую на отца, а может, и на деда, и Киран вовсе не горел желанием являть ее сестре. Сейчас он лишь необъяснимо злился на ее упрямство, что, по крайней мере, удавалось спрятать хотя бы внешне – он привык скрывать эмоции под нарощенным годами спокойствием, равно как и червоточины собственной слабости, ведь Адель сама по себе и была его слабостью и самым уязвимым местом в сердце.
Она явно вздрагивает от его неожиданной близости, хотя они по-прежнему балансируют в рамках приличия – он всего лишь учит ее правильно держать волшебную палочку, но, когда они рядом, это всегда «нечто большее». Во всяком случае, Мальсибер не мог отделаться от этого клейкого ярлыка в собственных мыслях – не менее навязчивого, чем тот липкий жар, пробиравшийся под ворот рубашки.
- И для чего же? Исцелять? Они созданы много для чего, дорогая Адель, ты просто это не признаешь, - фраза не несет в себе никакой двусмысленности и все же… все же Кирану становится почти забавно от такого словесного каламбура. Он улыбается. О, он улыбается почти по-кошачьи мягко, но улыбка вспарывает вены, наматывая их на кулак, только Адель стоит к нему спиной и не может этого видеть. Перед мысленным взором проносятся все те воспоминания, которые спровоцировали всю двусмысленность слов в его собственном предложении, но дальше Киран продолжает на удивление спокойно и деловито:
- Боевая магия – это не всегда разрушение, - хотя и к этому мы тоже придем. – Это и защита. Если бы я лежал без сознания, или просто был бы не в силах справиться с врагом, ты бы – что? Пожалела бедолагу? Не попыталась бы его обездвижить? – в такие моменты он вел себя как «невыносимый, проклятый манипулятор», и хуже было даже не это, а то, что Мальсибер это понимал, как и понимал, что без этого, увы, никак. – И тебя бы не мучила совесть, что ты даже не попыталась когда-то в прошлом освоить «Петрификус тоталус», а теперь это могло бы стоить мне жизни. Откуда такая уверенность, что мы не окажемся в подобной ситуации? – и лучше бы не оказались, но жизнь была крайне непредсказуема, а учитывая давние счеты их семьи с теми же Ноттами, которые по всем правилам входили в категорию их союзников, нечто подобное можно было ждать, когда угодно и от кого угодно.
Она пятится назад, оказываясь к нему почти безрассудно близко. Вот до чего доводит упрямство.  Киран подталкивает ее вперед, подавшись всем корпусом, заставляя принять прежнее положение, вновь выпрямив спину.
- Сегодня ты потренируешься просто обездвижить противника. Это не так сложно, - отстраняясь, волшебник достает собственную волшебную палочку, уверенным взмахом открывая дверцы шкафа ровно напротив них. Там был видавший лучшие дни, несколько потрепанный деревянный манекен с нарисованным сердцем слева на груди. На ногах у него были колесики. Взмах палочки заставил его с тихим скрипом выехать из шкафа и остановиться напротив.
- Сделай глубокий вдох, лучше даже три. Когда почувствуешь, что сердце бьется тише, более размеренно, сделай выпад и произнеси заклинание. Целься в сердце, - Киран изящно вскинул руку, невербально посылая заклинание в мишень. Синяя вспышка угодила ровно в красное нарисованное сердце, заставив манекена пошатнуться. – Как тот, кто испытал на себе это заклинание, могу сказать, что человек не чувствует боли. Ты просто не можешь пошевелиться, не чувствуешь собственное тело. Эффект временный, но это ты и так знаешь, - на его взгляд это заклинание было самым безобидным, по своей природе исключительно защитным, с него и стоило начать.
- Попробуй, - он смотрит на нее задумчиво, разглядывая почти отстраненно и в ту же секунду – препарируя, вспарывая каждую черту на предмет хотя бы толики уверенности и решительности. Что ж, пока он не видит ни того, ни другого, но с чего-то стоит начинать.

[indent] трэверс подавил в себе ехидный смешок, а нет, не подавил. за время так называемой семейной жизни с рейной, он настолько часто слышал поверхностные и весьма самоуверенные выражения, что давно научился пропускать их мимо ушей. несмотря на всю самостоятельность большинства женщин, всё же многие вещи были сделаны только потому, что были позволены. сайлас давал много свободы своей жене, потому что знал, только так он может её обуздать. безусловно, видеть капающую ядом рейей, желающую ему смерти, на самом деле вряд ли говоря всерьёз, стало чем-то обыденным. потому он выбрал для себя самую верную позицию. порой стоит прогнуться, чтобы получить желаемое. но почему-то в данном случае, словесные перепалки только поднимали ему настроение. ему захотелось уточнить, что в любом случае придётся собирать вещи, ведь несмотря на фактическую смену владельца, большая часть бумаг всё равно у него, как у старшего сотрудника и основателя, а потому, смена кабинета вполне логичный жест. но конкретно этот факт, предпочёл оставить так и не озвученным, пусть будет неким сюрпризом в будущем. [indent] - знаете, мне всегда нравились дерзкие и напористые женщины, – в действительности нет, до своего замужества, он бы предпочёл кого-нибудь сродни её сестры, просто удобной девушки, которая бы не отсвечивала на его фоне, занимая позицию тени. патриархальное воспитание, которым его наделил отец порой вырывалось из всех щелей. для него являясь чему-то нормальным, фундаментом под ногами. их с люцерисом мать тоже пыталась быть дерзкой, но позже поняла, что нужно иметь иной подход к мужу, особенно, когда он поднимает на тебя руку. сайлас подобными вещами не занимался [ну, почти], тем более в отношении рейной, порой шутя, что она может задушить его во сне в противном случае. – однако, не всегда дерзость призрак высокого интеллекта, мисс яксли. – он пожал плечами, отпуская её руку. – и, если вам хочется доказать обратное, сделайте это в работе, а не на словах. – отступил на несколько шагов, поставил свой небольшой саквояж с бумагами на тумбу в проходе, сам слегка облокотившись на неё, заставляя прогнуться на ножках от веса мужчины. -  ваш отец в своё время поделился со мной бесценным опытом, как партнёр, но надеюсь вы понимаете почему работа с вами вызывает подобную реакцию. вы не проработали в этих стенах ни дня, не закладывали фундамент; если не ошибаюсь были в америке? но да не важно. прежде чем быть такой самоуверенной, подумайте о том, что я сказал ранее. у вас ещё есть шанс отказаться и продать те 40% мне, подумайте об этом. – после этого сай выпрямился, намереваясь покинуть стены офиса. сегодня у него ещё была назначена встреча и с учётом того, что сотрудников у них было немного – по его же инициативе и недоверчивости в основном – многое приходилось выполнять самому, в частности обсуждать стратегии и правильные ответы с клиентами на слушаньях. как показывал опыт, не всегда связи и желание надавить на судей, самый верный выход. трэверс беспокоился о престиже и репутации, несмотря на свой зачастую поверхностный и отстраненный образ на публике. [indent] выходя из офиса, он поручил их секретарю, магглорожденной волшебнице – иногда нужно было держать то, что ненавидишь ближе всего, дабы создавать тот самый образ и престиж, о котором говорилось выше – подготовить некоторые документы, хотя прекрасно понимал, что мадемуазель яксли их не подпишет. однако так хотелось подкинуть маска в этот котёл.

---

[indent] моргнув несколько раз, таким образом приспосабливая глаза к полутьме; интересно сколько времени он пробыл так, держа в руках бутылку, будто она к нему приклеилась. мужчина отпускает руку юфемии, которую инстинктивно хватил, непонятно чего опасаясь. возможно, служба тёмному лорду откладывает некий отпечаток на любой, даже самой гибкой психике. возможно, потому, когда ты пьян, вряд ли думаешь, что в офис, который охраняют защитные чары, что сам и накладывал, может проникнуть кто-нибудь посторонний. разом в последнее время его подводил, оставалось лишь надеяться, что это не так уж и заметно.
[indent] сайлас всегда приводил в пример свой трудоголизм, как нечто выдающееся, что ставит его в выигрышное положение на фоне других. он привык получать что-то не только с помощью связей отца, но и уметь пользоваться ими так, чтобы его собственная жизнь имела подобающий вид. вот только даже у самого чёрствого сухаря, что делает всё по будильнику, могут быть бутылки рядом с кожаным диваном и тонная окурков в дорогущем антиквариате на кофейном столике. правда жизни, от которой никуда не скрыться. в правом виске слегка покалывало.
[indent] - вы так громко говорите или мне кажется. – мужчина наконец сел на диван, оставив бутылку на столик. кажется, сознание медленно возвращалось к нему, вместе с реальностью. как-то даже мерзко было находить себя в подобном состоянии, причем уже которую неделю подряд, пусть и лишь ближе к выходным. трэверс не любил в себе проявления слабости, вернее часто не позволял. от того, что юфемия застала его в таком виде вызывало ещё большую головную боль.
[indent] в последнее время их отношения для него стали какими-то странными. всё в его жизни стало странным: отец, требующий наследников, рейна, которая принимает зелья, дабы они не случились и работа с яксли, которая не покинула его жизнь и продолжает маячить перед глазами. и всё это на фоне нарастающего конфликта, которому он посвятил вторую часть своей жизни.
[indent] - как видите, уже отдыхаю. что вы делаете так поздно в офисе? – интересуется он, практически обыденным тоном, будто его это действительно интересует. возможно, совсем немного. и у них действительно завтра заседание, и ему действительно важное заседание, но… - совсем забыл, что иногда заседания назначаю на субботу. – мужчина потёр переносицу, глаза немного «засыпал песок», от постоянных недосыпов. кое-как поднявшись с дивана, он направился в сторону юфемии, чтобы взять с тумбочки ещё сигарет и зажигалку, не отдавая себе отчёт в том, что она стоит в их радиусе и примерно в следующие несколько секунд, теперь уже сам нависнет над ней, подмечая насколько же девушка ниже него. протягивает руку за спину волшебницы и берет нужные вещи, отступая. – не беспокойтесь, переночую тут, завтра буду как новенький. – вероятно, ему давно пора было бы снять номер в гостиницы или какую-нибудь квартиру, ведь это «расставание» с рейной может оказаться довольно длительным. она выше того, чтобы снять свою оборону и пойти ему на уступки. он выше того, чтобы продолжать это терпеть.
[indent] - вам тоже стоит отдохнуть, ступайте домой. – трэверс откидывается на спинку дивана, в полусидящем положении, принимая практически умиротворенный вид. он будет тут сам, в одиночестве его сила.

По правде говоря, Джоша не сильно заботило то, что осталось от старика Флетчера. И эта мысль, что стрелой пролетела в голове Джоша, как только его рука коснулась металлической ручки холодильной камеры, заставила испытать детектива лёгкий укол совести. Конечно, ему было жаль погибшего, тем более, что его Джош более менее не плохо знал. Мистер Флетчер был завсегдатаем кафе "Завтраки у Майка", что находилось через дорогу от полицейского участка. Два, а то и три раза в неделю Джош, которому в обеденный перерыв удавалось заскочить к "Майку" за кофе и сэндвичем с тунцом и томатами, видел старика. Тот в одиночестве сидел за дальним столиком у окна, с особой внимательностью разгадывал кроссворд на последней странице местной газеты, а на его тарелке неизменно ютился кусочек клубничного пирога со всбитыми сливками. Джош не знал его имени, но бармен кафе между делом как-то раз обмолвился о том, что мистер Флетчер довольно рано овдовел, а детей его разбросало по всем частям света. Старшая дочь Сандра каждое Рождество шлёт ему открытки из солнечной Бразилии, средний сын Чарльз присылает фотокарточки в окружении неуклюжих пингвинов, а младшую дочь Сьюзен со всеми потрохами проглотил деловой Нью-Йорк. Конечно, Сандра пыталась после смерти матери перевезти отца к себе, но тот уж очень активно отмахивался, ссылаясь на то, что жаркий климат дурно влияет на давление и самочувствие в целом. Дети на его отказы лишь пожимали плечами, не понимая одной главное вещи: здесь в Редвуде рядом с ним всегда будет любимая Молли. Редвуд — это место его силы, как бы это иронично не звучало, и место гибели. Да, Джоша мало волновал труп, на который он бездумно смотрел на протяжении пяти минут. Куда более Джошу было интересно посмотреть на Мойру. Они виделись последний раз летом прошлого года. Корделия ещё тогда бережно носила под сердцем их четвёртого с Джошем ребёнка, а огненные волосы Мойры тогда были короче... и кажется даже ярче. Джош будто со знанием дела жарил свиные рёбрышки на заднем дворе дома, а Кора и Мойра попивали коктейли у небольшого бассейна. Мойра пила "маргариту", а Корди цитрусовый лимонад. И уже тогда Джош пару раз ловил себя на том, что слишком долго смотрит за тем, как Мойра слизывает соль с края бокала перед тем, как выпить. В такие моменты Джошу становилось жутко стыдно. Так стыдно, будто ему одиннадцать лет и девочки — одноклассницы увидели растегнутую ширинку на его штанах.

 Было глупо подумать то, что Мойра его не узнала. А ещё глупо обращаться к ней на "вы". Джош сухо откашлялся в кулак, когда Мойра на его вопрос про холод в секционной ответила так же вопросом. А ведь она умела вводить его в неловкое положение. В этом у них с Корделией одно из главных отличий. Кора сглаживала углы, а Мойра их наоборот заостряла. Кора могла смеяться над любой его шуткой, даже самой нелепой, из разряда комичного разговора Мо и Джо, когда один говорит другому: Джо, ты надел ботинки не на те ноги! А второй отвечает: Мо, но у меня нет других ног. А рядом с Мойрой Джош предпочитал не раскрывать свои юмористические способности. Однажды Джош имел неосторожность пошутить в компании Лидделл, а в ответ получил взгляд с острым вопросом: ты сейчас серьёзно? А вот её юмор Джошу нравился. Чёрная комедия с нотками пошлости. Кора шутки подруги считала грубыми, а Джош всякий раз пытался скрыть улыбку на лице, чтобы не получить за это локтем в бок от жены.

 — Кора просила тебе тоже передать привет, — врет Джош и даже не краснеет. Он делает вид, что изучает обескровленный труп мистера Флетчера с чёрной зияющей дырой в животе, где по идее должен быть желудок, но его там нет. Бледное лицо и синюшные губы не пугают. Сколько раз Джош видел точно такие же лица в своих снах, не сосчитать. В отчёте все было написано точно так же, как Джош это видел сейчас. Не прикопаться.

 — Как думаешь, кто его так? — вдруг интересуется Джош, а его брови хмурятся и практически встречаются на переносице. Он переводит взгляд на Мойру, и из-за света люминесцентной лампы цвет её лица кажется точно таким же, как у старика Флетчера. Такое сравнение Джошу совсем не нравится. Он берет с рабочего стола одноразовые перчатки, надевает на одну руку, и двумя пальцами осторожно приподнимает край кожи. Чернота в животе почему-то так привлекает к себе внимание. Будто там, внутри, Джош обязательно должен что-то найти. Только что? Белого кролика, как в шляпе фокусника, или нечто уродливое. Но Джош там ничего не находит. К сожалению, а может быть и нет. В любом случае, у него уже есть два варианта: его либо у утянули во тьму ночные монстры, либо мистер Флетчер неудачно упал на нож какого-то психопата. Легче от двух вариантов не становится.

 — Не хотела бы ты составить мне компанию и выпить кофе? — неожиданно для самого себя произносит Джош, стягивая с руки перчатку. — У тебя, кажется, сейчас должен быть обед? — взгляд выхватает наручные часы с металлическим ремешком.

 — Интересно было бы послушать твои версии на счёт "моего" старика. Да и в целом, — Джош замолкает на пару секунд, а после добавляет — Давно не виделись.

 Ему хотелось сказать и ещё: настолько давно, что ты, наверное, и не знаешь, что наш брак с Корой трещит по швам, а у меня уже образовалось язва желудка из-за магазинной лазаньи. Но Джош только поджал губы. Работа у него такая, приучила не болтать лишнего.

 

висенья спрыгивает с спины вагхар и замирает, устремляет взгляд за горизонт. начало завоевания прошло успешно и глаза эйгона горели жаждой крови и пламени. она даже не была уверена, не темное ли пламя ее глаз отражалось в взгляде брата. она не могла не мечтать вместе с ним о завоеваниях, о битвах, которые лежат перед ними. но она никогда не мечтала стать королевой... она и не хочет становиться королевой. королева висенья — даже думать смешно. какая из неё королева? наверное такая же, как и воительница: спокойная, молчаливая, беспристрастная. её сердце поёт от жужжания стрел и звона стали, но никак не от льстивых слов придворных и перелива струн бардов. все думают она свободна, а у неё на шее железный ошейник, который неизвестно как появился, может быть его нацепило что-то, что её и сотворило, перед чем она испытывает это мучительное чувство долга, нацепило и смотрит, как она справляется, а может и не смотрит никто, может все её фортели и трюки были зря, впустую, никто не видел, как у неё стучат зубы, трясутся руки и как она сквозь ком в глотке говорит что вообще не больно было. и висенья даже знала, кто крепко держит поводок идущий от этого ошейника.

но дни без семьи тягучие, мутные, липкие. все думают она сильная, а у неё просто нет выбора, но есть жгучее ощущение долга бог знает перед кем и чем, и она встаёт из любой грязи, подстреленная, подбитая, поклёванная, её никто не просил вставать, ей даже немножко пяткой на горло наступили, но она всё равно поднялась сначала на локотках, а потом и во весь рост, больше из принципа, чем из желания жить. она запрокидывала голову, не позволяя слезам скатиться жемчужинами по щекам, втягивала воздух урывками, словно он был горяч, как дыхание её дракона. даже если висенье и хотелось бы умереть — она не могла, не могла подвести брата, подвести их всех. у неё никогда не было выбора. она никогда не мечтала о другой жизни, зная, что придёт время и эйгон возьмет её в жены. её чудесный, белокурый эйгон, чья воля была тверже валирийской стали и кто одним взглядом прожигал её душу, её сердце. она никогда не перестанет любить его, ведь он всё, что у неё есть. и зеленоглазая вхагар, свидетельница молчаливых приступов боли воительницы. висенья любила его с детства и не представляла, что может быть иначе. ей просто забыли об этом рассказать.

завтра с утра эйгон будет коронован в великой септе староместа, а рейнис и висенья станут его королевами. все лорды вынужденные или пожелавшие [кого они пытаются обмануть своей доброй волей?] стать преданными вассалами таргариенов прибывают в старомест последний месяц, в то время, как висенья почти месяц провела в полетах над вестеросом, убеждаясь, что никто не затеял предательство, никто не задумал бунт. она почти радостно приняла приказ брата, оставив всякие приготовления на сестру. вот уж кого не изменила война, так это рейнис: стоило той вернуться в эйгонфорт, как стены замка наполнялись музыкой, смехом и изящными вечерами. не надо быть великим провидцем, чтобы понять насколько младшая таргариен ненавидит тяготы военной жизни, предпочитая им жизнь в замке, со всем сопутствующим весельем и безопасностью. висенья даже завидовала - вот уж кто радуется сейчас.

проводив взглядом отправившуюся в полет вагхар девушка разворачивается и спускается с холма в сторону гавани. с неба она видела, как корабли ориса заходят в гавань и это было ее долгом встретить брата после долгого пути. ей казалось, что прошла вечность с того момента, как она видела его последний раз - неподвижного и собранного на свадьбой с дочерью дюррандона. теперь он больше не бастард дом таргариенов - стал лордом своих земель, получил леди-жену и благосклонность своего брата короля. +ей казалось крайне важным напомнить, что они все еще семья, хоть эйгон и настаивал, что его должна встречать будущая к о р о л е в а, а не какая-то воительница с ящерицей. но это был их последний день, когда для мира они - завоеватели, а не правители. это был ее последний день в качестве п р о с т о й всадницы дракона. последний день, когда он отвечает только перед своей семьей, которая ей теперь казалось еще более далекой, чем когда-либо.

- орис баратеон, удивлена, что ты еще не стал толстозадым лордом, - висенья запрыгивает на палубу корабля и радостно улыбается, обнимая брата и крепко хлопая его по спине. все это так странно, так не привычно. но такова была воля эйгона и кто они такие, чтобы ей сопротивляться.

Лили весь день нервно ерзает на стуле. Она почти не спала, смотрела в стену и не могла избавиться от терзающих ее мыслей. Девушка давилась неопровержимыми фактами, но поверить не могла. Лили вспоминала фильмы, после которых они с Петуньей не спали еще несколько последующих ночей, вспоминала как выглядело мохнатое, огромное чудовище с дикими глазами и огромными клыками в их маленьком телевизоре, а потом мысли возвращались к Ремусу и круг замыкался. Полнолуние. Луна била в их окна особенно сильно. Она уже побывала в спальне мальчишек, спрашивала Ремуса, но Петтигрю мямлил что-то о больной тетушке, не поднимая глаз. Она пыталась заглянуть в спальню, но услышав приближение Поттер и Блэка быстро ретировалась, не желая объяснять почему стоит поздним вечером перед их дверью. Они настолько слепы или глупы, что не замечают очевидного! Сама же Эванс все еще надеется, что болен не Ремус, а кто-то из его близких, а он поддерживает тетушку, каждый раз покидая школу в полнолуние. Лили делает глоток крепкого, горячего чая. Мэри переживает о предстоящем тесте, а Лили лишь головой крутит, ожидая увидеть Люпина - целого и невредимого. Она совсем забыла подготовиться. Мародеров не видно.

- Ты не видела Ремуса сегодня? – Оторванная от реальности Лили не слушает, смотрит в тарелку и, должно быть впервые, боится оказаться правой.

Мальчишки являются со звонком, все вместе, как им и полагается. Взгляд ее зеленых, изучающих глаз тут же впивается в бледного Люпина. Вид у него потрепанный: темные круги, усталый вид, да и кажется каждое движение причиняет ему нетерпимую боль или его вот-вот стошнит. Джеймс ободряюще хлопает друга по плечу, прежде чем занять свое привычное место.

- Мерлинова борода. – Лили бормочет под нос, Лили опускает глаза в пергамент.  Ком в горле встал намертво, буквы заплясали по пергаменту. Очень кстати урок начинается, а Эванс ничего не может с собой поделать, таращится на Ремуса, вспомиет, что это неприлично, пытается разглядывать химеру в учебнике, но все равно возвращается глазами к Мародерам. Мальчишки перешептываются, они все знают.

Лили весь день держится неподалёку, Лили носит тяжелые мысли, Лили не задумываясь берется за рябиновый отвар, Лили точно знает зачем он ей нужен.
Весь день Эванс ищет возможность поговорить, отдать другу свой скромный подарок или хотя бы похлопать по плечу, но мальчишки всегда с ним, всегда рядом. Рыжая ждет, пока им наконец-то не надоедает сидеть над книжками. У нее наконец-то есть немного времени наедине с Люпином. 

[float=left][/float]- Привет. – Лили хочется провалится сквозь землю. Не спрашивая разрешения, она села рядом на краешек дивана. Гостиная Грифиндора вдруг перестала быть уютной, а вместо тепла от камина на нее валит необъяснимый жар. Эванс краснеет, хотя может и бледнеет, ведь руки у нее – мокрые ледышки.  – Прости, что весь день таращилась. – Лили зашла не с того края, Лили не знает, что сказать, стоит ли и вовсе что-то говорить. Девушка морщится и начинает заново. – Я сделала это для тебя. – Дрожащей рукой Эванс вынимает прозрачный пузырек из кармана мантии. – Ничего особенно, рябиновый отвар. – Эванс запинается, смотрит в глаза Ремусу. Она не уверенна, но ее глаза говорят: мне жаль, мне так чертовски жаль, что это случилось с тобой! – Подумала, он может помочь. – Этого так ничтожно мало, но Эванс не придумала ничего лучше. Она уже перечитала все книги в библиотеке, она кажется знает все о ликантропии, но то чего не знает никто – как помочь тому, кто заболел. Лили так хочется обнять Люпина, что ей приходится стиснуть зубы. – Наверное мне лучше уйти, пока твои друзья не вернулись. – Мягкая улыбка касается ее губ, Лили ищет пути отступления.