image
Fesor
ГЛАВНЫЙ АДМИНИСТРАТОР

• Технические вопросы
• Открытие | закрытие тем игровых эпизодов
• Проставление личных званий, обновление тем внешностей и ролей
• Партнерство и пиар
• Удаление профилей
• Закон и порядок

Связь:
гостевая, ЛС, вопросник
Meg
ТЕХНИЧЕСКИЙ АДМИНИСТРАТОР

• Технические вопросы
• Открытие | закрытие тем игровых эпизодов
• Проверка и прием анкет, открытие форума игрокам
• Дизайн форума и прочий контент
• Розыск пропавших игроков
• Участие ролевой в конкурсах, РПГ-топ

Связь:
гостевая, ЛС, вопросник, ICQ - 200987614
tg - @kaz1967, VK
Eric
МОДЕРАТОР ИГРОВОГО И РАЗВЛЕКАТЕЛЬНОГО СЕГМЕНТА

• Проверка и прием анкет
• Консультация игроков по вопросам вверенных квестов
• Гейм - мастеринг
• Праздничное настроение и поздравления
• Конкурсы и прочие развлечения

Связь:
гостевая, ЛС, вопросник
Castiel
МОДЕРАТОР ИГРОВОГО СЕГМЕНТА

• Консультирование игроков и гостей форума по матчасти
• Проверка и прием анкет
• Консультация игроков по вопросам вверенных квестов
• Графическое оформление профилей по заказу

Связь:
гостевая, ЛС, вопросник, VK
Morgan
МОДЕРАТОР ИГРОВОГО СЕГМЕНТА

• Консультация игроков по вопросам вверенных квестов

Связь:
гостевая, ЛС, вопросник

|Самая Сверхъестественная Ролевая Игра|

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » |Самая Сверхъестественная Ролевая Игра| » Countries & cities » 24.08.2010, Azrael & Naamah, Palmyra, SY.


24.08.2010, Azrael & Naamah, Palmyra, SY.

Сообщений 1 страница 16 из 16

1

http://i.imgur.com/nRjWxqB.gifhttp://i.imgur.com/soAqy3i.gif
http://i.imgur.com/8lZuwj5.gifhttp://i.imgur.com/tR36Ii7.gif

Название квеста, место отыгрыша, дата.
24 августа 2010 года, Пальмира, Сирия.
Место и время отыгрыша.
Римский театр, 5 a.m. по местному времени.
Участники.
the Fairest and the Wisest of them all 
Naamah & Azrael
Суть отыгрыша.
Архангелу смерти и матери нефилимов нужно ответить на вопрос: «Кто язычнику самый лютый враг?», спасти Небеса и вместе с ними весь мир.
Спасти или просто отложить неминуемый конец?

Правила:
1) Размер поста не должен превышать вордовского листа со стандартными настройками
(шрифт - Times New Roman 12)
2) На отписывание даётся не больше одной недели.
3) Основной акцент должен быть сделан на характер персонажа, а не на обстановку.
4) Не допускается участие других персонажей и описания действий оных.

[NIC]The Most SPN[/NIC] [STA]admin[/STA] [AVA]https://forumavatars.ru/img/avatars/0004/e5/0c/2-1617553282.jpg[/AVA]

0

2

внешний вид
Рождённый в прелюбодеянии, иди ко мне. Рождённый во грехе, будь со мной.

У истока мира было слово. Миром правит слово. Словом, единым словом великого он и окончится. Кто же знал, что оно будет принадлежать матери нефилимов? Откуда ей было знать, что дурная кровь, текущая по жилам предателей, сподвигнет их на отчаянный трусливый поступок? Впрочем, кому, как не ей ведать о глубинах подлости и высотах самопожертвования. Она забыла на краткий миг, опьянённая могуществом, что старший аркан трактуется младшим, а пешки сражаются с ферзями столь же отчаянно, как друг с другом.
Своды римского театра сперва стали тюрьмой для праматери – хватило же сил у змеёнышей! – а после превратятся в её могилу. Невидимая стена, воздвигнутая стараниями языческих богов, поднялась невидимым куполом над древними камнями. Нерушимая преграда, сотканная из злобы и страха.

Я - твоё рождение. Ты не жил до встречи со мной.
Я - твоя смерть. О лучшей доле ты не мечтаешь.
Иди ко мне, будь со мной.
Я - то, чего ты жаждешь. Лишь мною ты утолишь свой голод.
Я - то, что ты ищешь. Всё без меня не имеет смысла, я  - смысл всего.
Иди ко мне, будь со мной.

Слова, что ещё пару часов назад лёгким шёпотом ложились на ветер, волнами разносящий их по пустыне, зазвучали сладкой песнью над амфитеатром. Наама готова была поклясться: с её уст срывались проклятья и угрозы, слоги заклинаний и злобное рычание, а вовсе не это. Сперва мелодичный шёпот её собственного голоса стал слышен отовсюду, будто заговорили амфитеатр, песок и небо. Затем пришёл он – первый человек, кажется, он был пастухом. Худощавый мужчина, лет пятидесяти, явился на исходе первого дня, когда Наама, измученная безрезультатными попытками вырваться из заточения, сидела в тени колонны. Не обращая внимания на неё, он прошёл через театр к орхестре и улёгся подле жертвенника, поджав под себя ноги.

Я пришла из ниоткуда, дабы пребывать вечно.
Раздели со мной моё бессмертие.
Иди ко мне, будь со мной.
Ты видишь меня, я - то, что ты хочешь.
Твоя страсть, твоя погибель, твоя любовь.
Иди ко мне, будь со мной.

Манящие звуки приобрели мелодичный мотив. Незримый купол, венчавший защитную стену, раскрылся лотосом, выпуская зов Наамы. Та стояла на месте жертвенника, глядя в выцветшее от зноя небо, прислушиваясь к словам. Не её словам, но отражающим её суть.
- Да, Абд, - обратилась она к «первопроходцу», - у меня идеи закончились. А у тебя?
Кто-то использует силу праматери без её ведома. Кто-то воспользовался ею, словно инструментом, настроил на нужный лад и играет для своих целей. От одной мысли, что ею помыкают, Наама приходила в бешенство, но сделать ничего не могла. Теперь накопленное могущество управляло праматерью, а не она им. Ей оставалось только наблюдать, как приходят в амфитеатр люди, один за другим, и ложатся у её ног, образовывая причудливые кольца тел.

+2

3

внешний вид
“A man, after he has brushed off the dust and chips of his life,
will have left only the hard, clean questions:
Was it good or was it evil? Have I done well — or ill?”
― John Steinbeck, East of Eden

Пройдёт всё. Иссохнут илистые русла полноводных рек, в никуда приведут долгие извилистые дороги со склонившимися над ними когда-то певучими ивами, изменится ход времени, обратив копья победы, повёрнутые к нему, в ядовитые иглы поражения. Таков закон жизни. Она - эта жизнь - подобна искусной керамической мозаике, руками почтенных мастеров сложенной в причудливый рисунок, украшающий ныне стены стамбульских дворцов, оставшихся для кого-то благим, а для кого-то недобрым воспоминанием о днях, полных славы османских султанов. И, так же, как и эту мозаику, жизнь порою ревностно оберегают от порчи, шлифуя каждый её элемент, а порою, наоборот, оставляют на волю запустения, позволяя коварной плесени и влажности въесться в лик насыщенной краски, выпивая из неё весь цвет и заливая серость в едва проступавшие на гладкой поверхности обожжённой глины трещины.
Иногда я задумывался над тем, что стало бы, изволь я тогда избавиться от Этой Женщины и рода её. Мог ли мир стать лучше? Сбросить с себя оковы ненависти и гнева? Преобразиться, словно умытое дождём старое уличное зеркало? И, чем чаще задумывался я сим вопросом, тем явственней видел ответ на него. Знаете ли вы, в чём заключается великая трагедия всего человечества? Его непоколебимое благо и неискоренимый порок? Что ж, трагедия эта - предначертанная свыше способность человека быть человеком. Склонять свою душу ко злу или к добру. И, коль представитель одной стороны снабжал сынов Адема и Хаввы необходимым для свершения великих дел инструментом, то человек вершил их. Я видел множество монстров, порождённых обычными людьми. И я хотел верить в то, что кровь не несёт в себе предназначения. Она не говорит и не имеет права голоса.
Пыльно-жёлтый амфитеатр Тадмора, очертания которого сперва казались расплывчатыми из-за молочной белизны утреннего тумана, покрывавшего округу, теперь становились более оформленными, и взгляду моему медленно открывалось зрелище необычайной природы, приведшее меня в самое сердце Эш-Шам - Сирийской пустыни. Зрелище то можно было бы назвать ужасным, отвратительным, бесчеловечным - и пусть каждый из вас сам подберёт наиболее удобный ему эпитет - если бы не одно "но". Наделять сие хоть каким-либо свойством я не мог. Я не видел ни бесчеловечности, ни ужаса, а лишь одну сплошную беду, воплощённую в сцене, разворачивавшейся перед моими глазами. Люди спускались по лестницам, ложились на холодную землю и, вздохнув, испускали дух. И, стоя на одной из самых верхних ступеней амфитеатра, я видел, как остывавшие тела складывались в огромное око, устремлявшее свой мертвенный взгляд к самим Небесам. Очередной зов, направленный к Тому, кто никогда не услышал и не узрел бы его.
- Что вы сделали...? - Спуститься к самому центру арены оказалось непросто: я почтительно обходил каждого, с каким-то печальным смятением оглядывая умерших людей, и с ещё большим смятением осознавая собственное бессилие. Я чувствовал это. Понимал, что сил моих либо недостаточно для того, чтобы вмешаться, либо вмешательство сие повлечёт за собою результат ещё более плачевный. И что же мог сделать я? О, лишь одно. Лишь вновь лицезреть возгордившуюся женщину, ту самую, что обладала непокорною волей и истинно праведным гневом, направленным супротив всего сущего. - Что вы сделали? - повторил я свой вопрос. Были бы ли это те самые перемены, предчувствие которых не давало мне покоя? Сколько раз требовалось Аль-Наамат разбить кувшин, дабы осознать, что нет в нём виноградного сиропа и пуст он, подобно отлитой бронзовой скульптуре, что не пригоден к делу, а только звонко и рассерженно гудит? - Вы снова хотели быть услышанной, и снова единственный, кто слышит вас - я.

+2

4

Пока в воздухе ещё таится острая прохлада ночи, мир на краткий миг словно замирает, и Вселенная задерживает дыхание, чтобы выдохнуть новый день. Скупые минуты мирового безмолвия, в которые мы невольно внутренним взором проникаем в такие глубины себя,  куда в суете дней и ночей заглядывать никак не желаем. На это нужна необычайная сила духа, ибо в торжественном беззвучии человек предстаёт перед самим собой в истинном виде. Чем старше мы, тем труднее отмахнуться от этого. Юность ослеплена сиянием звёзд, но время беспощадно превращает их в точки, мерцающие в непроглядной тьме. Наш взор устремлён в небо, усыпанное сверкающими звёздами, но глядим мы в бездонную пропасть самих себя, выстланную осколками прошлого. Глубина бездны пугает, но эти кусочки прожитой жизни завораживают своим мягким сиянием. Нельзя забывать об осторожности – обманутый оступится и будет обречён на вечное падение в этой бесконечной печали, а осколки будут до крови ранить своими острыми краями.
Поэтому Наама ненавидит этот краткий миг между ночью и рассветом, когда невообразимое космическое молчание душит её. Закрывая глаза, она попадает к краю своей бездонной пропасти. Здесь одиночество и страх переполняют прамать до краёв, и ей хочется бежать прочь отсюда, от себя в рассвет, в новый день, во враждебный мир, который преломит и разделит с ней это одиночество. Наама любит этот мир и своих врагов больше, чем друзей, потому что друг – это лишь спутник, что ступает рядом. Пока тропа одна, он твой помощник и единомышленник. Но пути, так или иначе, разойдутся, момент единения ускользнёт, оставив лишь воспоминание. А враги всегда идут след в след. Пока у матери нефилимов есть враги, она никогда не будет одинока.
Ей пришлось пережить ненавистный миг. Пропасть мелькнула перед глазами, но прамать вырвалась из плена губительного самосозерцания и стала ждать рассвета. Вместе с первым тёплым ветерком, предвещающим жаркий день, утро принесло перемены. Людей, заворожённых зовом, стало больше. Они заполняли орхестру и зрительские места в амфитеатре. Все, подобно первой жертве, ложились, свернувшись калачиком, и умирали. Но в утреннем тумане появился кто-то. И этот кто-то обратился к Нааме, к её большому удивлению. За всё то время, что она простояла в центре этих развалин, никто с ней не заговаривал. 
- Что вы сделали?
- С чего вы взяли, что это я? - Наама порядочно устала молчать, поэтому охотно обернулась к женщине. Пока та осторожно обходила тела, прамать внимательно следила за незнакомкой. Что-то внутри не давало ей согласиться с мыслью, что эта особа попала сюда совершенно случайно. Парламентёр от тех, кто устроил это? Было бы прекрасно, потому что на этом светловолосом создании, одетом совершенно не к месту (как и сама Наама, незащищённая кожа которой за прошедший день раскраснелась от сирийского солнца), можно выместить свою злость и отправить этим языческим недомеркам её голову.
Но женщина сама выдала себя.
- Вы снова хотели быть услышанной, и снова единственный, кто слышит вас - я.
- Малах ха-Мавет? – Наама вглядывалась в новое лицо Азраила, не скрывая удивления. – Это вы или духи пустыни решили обмануть мой разум? – лёгкая улыбка тронула лицо праматери, разрушив гримаску недоумения, но тут же исчезла. – В смысле, меня слышите только вы? А они? – она указала на людей вокруг. – Это, – рукой Наама махнула вверх, где разливался чарующий голос, - кроме вас слушает ещё половина континента! Или вы услышали какое-то из моих заклинаний? – а таких было много. Прамать, творящую енохианскую магию нон-стоп почти сутки, трудно не заметить. Но другая догадка осенила прекраснейшую из женщин. Руки сжались в кулаки. – Или вы пришли меня тут похоронить окончательно? Знаете, если это так, вам придётся передумать, потому что то, что здесь происходить ненормально даже по моим меркам! Я не имею отношения к происходящему! – процедила она сквозь зубы, но потом смягчилась. – Имею… но самое косвенное. Меня тут держат силой, – едва сдерживаясь от нового приступа гнева, прорычала Наама.

+2

5

Думал ли я о конце времён? О миге, когда последняя песчинка часов мироздания коснётся всеобщей груды уже отслуживших своё песчинок, зная, что пути назад уже не будет? Возможно. Порою, заглядывая в будущее, я видел, как больше не переворачивался могучей рукою стеклянный сосуд. Застывало там время, подобно зеркальному отражению водопада, замёрзшего во внезапно нагрянувшую зимнюю стужу; замирали мгновения, приостановив свой извечный ход и повиснув в воздухе, как звёздное напоминание ушедшего дня. Останавливалось всё. Ибо жизнь - это движение, а конец её обозначен тягучей тишиною неподвижности.
Он был близок - я чувствовал это, опутанный тяжёлым воздухом Тадмора - тот час, когда более не шевельнётся всё живое. Час, когда смерть настигнет всех и каждого, опустошив когда-то пылавшие пламенем души. Час, когда более не забьётся моё молчаливое сердце.
И вновь горделивая женщина была тому виной. Падшее создание, вскормленное местью и возродившееся из чрева её, и не несущее в руках своих ничего, кроме горя и гнева. Её благо было погибелью других, её слово - их смертельной отравой, её дух - сетями глубинных заблуждений, безликим миражом, что чёрною нитью пронизывал полотно извечных злодеяний. Я знал об её стремлениях, о её неутолимой жажде, стремившейся поглотить собою мир людской: там, где царило процветание, и в те короткие мгновения, когда между мирами зависали ноты благозвучного спокойствия, где-то там, промеж углов, таилась, выжидая своего часа, горькая патока её естества. Она не являлась венцом творения - горе тому, кто счёл бы её оным! - однако ж возводила себя на пьедестал, с которого гордо взирала на тех, кто преклонялся пред могуществом её.
Что скрывал её разум на этот раз? Могла ли она действительно поставить себя на место жертвы, дабы добиться воплощения собственных планов? Или же за сим стоит некто иной, гораздо более вероломный, нежели почтенная Аль-Наамат? Глаза мои внимательно впились в её недоуменное личико, раскрасневшееся от жаркого сирийского солнца. Я не слышал её фраз - все они проходили мимо меня, донося смысл, но не обретая формы, дабы то драгоценное время, что ещё было в моём распоряжении, не растрачивалось на пустые разговоры.
Поставить себя на место жертвы. О, сама мысль звучала непомерно гротескно. Ни она, ни один из представителей рода её, что я встречал на своём пути, не стал бы вести себя подобно трусливой собаке, загнанной под ветви чинары одним грубым ударом башмака. Нет, они скорее бросились бы на обидчика в ответ, нежели вздумали перехитрить его притворной - или естественной - слабостью. Кровь не несёт в себе предназначения - в этом я был совершенно уверен. Однако она наделяет набором качеств, делающих оное наиболее возможным. Конечно, можно бросить семена в дурную почву. Но прорастая, зелёный вьюнок сам решает, потянуться ль ему к солнцу, пустив вверх ловкие побеги, или же навеки остаться в единении с породившей его землёю, глубоко впиваясь корнями в её чернеющие недра.
Что ж, коль первый вариант оказывался вычеркнутым, единственно возможным оставался второй. Какая-то сила воспользовалась преисполненной яростью натурой Аль-Наамат, обратив её в эпицентр некоего...заклятия? Око, направленное к Небесам. Некий вызов, брошенный братьям и сёстрам моим. Вызов, брошенный лично мне. И, пусть женщина эта привлекала своим зовом подобных ей - душ, увязших во грехе и пороке - они при этом оставались людьми. Невинными людьми, погибавшими в угоду чьей-то гордыни. Я не делил мироздание на зло и добро, не стремился проникнуть разумом в глубины человеческого бытия, и лишь чувство долга упорно терзало моё сердце, требуя всенепременно положить конец разворачивавшейся перед моим лицом трагедии. Но могу ли я справиться с нею в одиночку? И не стоит ли сперва позволить недовольству Аль-Наамат, скапливавшемуся в её груди, обрести свободу?
- И кто же вас держит? - холодно спросил я, наконец-то позволив себе заговорить. Над растворёнными в тумане очертаниями амфитеатра Тадмора поднималось, мерцая янтарными лучами, как и многие тысячи лет к ряду, рассветное сирийское солнце. Восток был колыбелью цивилизаций. И мне не хотелось, чтобы он становился их безвременной могилой.

+2

6

В мире существует, пожалуй, один беспроигрышный способ привести разгневанного человека в бешенство: сказать ему «успокойся». Приём неизысканный, что уж говорить, к нему прибегают от безысходности грубые манипуляторы, зато проверенный вековой практикой. Куда гуманнее дать рассвирепевшему самое действенное лекарство – время - и оставить его наедине с яростью. В распоряжении Наамы нет ни заботливого лекаря, ни времени. Зато спокойствие Азраила вызывает в теле бешенство до дрожи. Могла бы прамать сейчас выйти за пределы орхестры, она бы сорвалась с места и зубами вцепилась в архангельское личико и срывала бы с его куски кожи, затем сплёвывая их на песок. И она клялась себе, что все намерения её были написаны на лице.
Гнев матери нефилимов, ко всеобщему счастью, подобен вскипевшему молоку: он бурлит, поднимаясь пеной, шипит у краёв, но легко унимается, когда разум хозяйки не позволяет ему «убежать». Оно не стоит того, - Наама закрывает глаза, оставляя на лице вежливую мягкую улыбку. - Эцба кала аль ѓа-ѓэдек. Прибереги свою ярость для тех, кто её действительно заслужил.
Прамать видела перед собой несчётное количество примеров, когда наглый натиск, напор, вспыхнувший азарт даровал победу. Но на каждый такой триумф приходится тысяча поражений. Человеческая трагедия, ставшая статистикой. В Пальмире решается что-то более важное, чем судьбы стран и цивилизаций. На кону стоят не жизни этих людишек, заманенных чарующими обещаниями бессмертного удовольствия, не благополучие региона и даже не мироуклад. Жизнь самой Наамы зависит от каждого следующего хода. Однако ж никто не сообщил, что за игра на столе.
Конечно, прекраснейшая из женщин не собиралась умирать. Слишком много всего ещё нужно сделать, слишком много хребтов переломить. Даже в такой безвыходной ситуации она ещё ждёт вариантов, при которых можно выкрутиться с минимальными потерями, а то и сорвав весь банк. Такая вот формируется привычка, когда смерть в корне меняет отношение к тебе. Отвергает тебя, но никогда не теряет из виду, мелькая своим алым плащом в толпе обожателей. Никогда не рядом, но всегда вместе. Наама знает это, чувствует, что каждый успех – это мостик через могилу, поэтому держит саван пусть и не на виду, но недалеко. Если и настал теперь последний час, то женщина, под чьей стопой лежали Иллион и Иерусалим, встретит её с достоинством царицы.
- Сами Вы как думаете? – вздыхает прамать, покачивая головой, воздерживаясь от сарказма. Вчерашняя жара ещё не напоминает о себе горячим дыханием пустыни, поэтому женщина расстёгивает рубашку, подставляя остаткам прохлады тело, затянутое бежевым кружевом грации. Надо же, вопросы ещё задаёт. Задним умом, который так часто не поспевает за языком, в этот раз накрепко связал негодника – накопившаяся жажда как раз помогла. Наама понимала, что в её беде ей поможет существо, столь же могущественное как она или Азраил. Ну, раз он пришёл сам, зачем отказываться? Он хочет спасти невинные души, но путь к исполнению священного долга ему преграждала мать нефилимов. – Кто, кроме меня ещё осмелился поднять глаза на Создателя, а руку – на его святое воинство?
Азраил прекрасно знает, кто унаследовал от дерзновенной женщины страсть к эффектам и самолюбованию, а так же отчаянную, безумию подобную отвагу. Какими бы презренными и  ползучими тварями не были языческие боги, красоту их выходки нельзя не оценить.

прим. авт.

Эцба кала аль ѓа-ѓэдек - "Палец легок на курке". Предостережение от поспешной стрельбы, в широком плане - от поспешного принятия судьбоносных решений.

+3

7

[audio]http://pleer.net/tracks/12913566zM50[/audio]
Однажды чаша разбилась.
Двое пошли своею дорогой - в туман и безызвестность, в холод времён и колкие сплетения лавровых венков, к нерушимому долгу и омытой кровью невинных людей славе. Пожалуй, в этом и заключается неприкрытая ирония жизни - каждый однажды встречает того, кто является - в действительности или же по заблуждению - его зеркальным отражением. Я был связан с праматерью. Роком ли, судьбою или же собственным мимолётным решением, однако связан. И пути наши разошлись многие тысячи лет назад, когда с губ моих сорвались слова заветного проклятья. С того самого момента, с момента, когда чаша впервые коснулась каменистой почвы земель Нод, осколки смешались воедино. А теперь, когда пути снова пересеклись, мы вновь блуждали средь лабиринта обоюдных догадок, пытаясь в неведении разглядеть крупицы смысла.
Глупая, глупая женщина! Уж не гордыня ль привела её в пустынный амфитеатр Тадмора? Почтенная Аль-Наамат, элегантно расстегнув верхние пуговицы своего одеяния, не желала давать мне ответа на заданный ей вопрос. Глаза её по-прежнему были налиты гневом, а язычок изверг две сухие фразы, направленные на то, чтобы я догадался обо всём сам. Словно ответы могли даться мне настолько легко. Словно лишь кто-то один бросал вызов мне и братьям моим. Слишком много врагов притянуло к себе небесное воинство. Слишком опасным становилось нахождение среди рядов оного.
- Вариантов у меня множество, - вкрадчиво отозвался я. Несмотря на то, что день ещё едва задавался, накатывавший жар пустыни неприятно стягивал лёгкие. Сухой воздух словно нёс в себе частицы грязи и песка, а те, в свою очередь, стремились попортить нежную человеческую кожу. Я ощущал подобное весьма слабо, однако моя спутница, стало быть, испытывала некий дискомфорт от своего долгого здесь пребывания. Мог ли я помочь ей? Разумеется. Хотел ли? Что ж... - И, если же я и начну их перебирать, то к моменту завершения мой вердикт вам уже не понадобится, - я хотел было сделать шаг назад, однако людей, падающих к ногам Аль-Наамат, становилось слишком много. Так попытка шага превратилась в полушаг. Я поднял голову и посмотрел вверх.
С неба исчезала предрассветная позолота. Совсем скоро солнце будет в зените, обжигая округу своим горячим дыханием. И на много аширов вокруг не будет ни кусочка тени, ни капли благодатной прохлады. Если только...если только не отыщется тьма, способная затмить дневной свет. И тьма та обитала во мне, ибо мрачны были мои мысли, а ещё более мрачны - образы, возникшие при обращении к оным. Пожалуй, я не хотел, чтобы праматерь рассматривала произошедшее далее как услугу. Скорее, то было проявлением моего недовольства - тяжёлые свинцовые тучи, будто бы дождевые, однако не нёсшие за собою ни капли воды, а угрюмые и плотные, подобно чёрному вдовьему покрывалу. Вскоре Тадмор поглотила темень. И в этом полусвете, при котором личико Аль-Наамат становилось не столь отчётливым, размышлять было гораздо легче.
- Я знал, что грядут перемены. - Как пыль покрывает старинный османский сундучок, так и голос мой был покрыт проникновенным шёпотом пророчества. Взор мой вновь обращался к праматери, однако он не требовал ни ответов, ни согласия. Он вещал, изрекая важное. - И что я могу оказаться против них бессилен. Порою угроза слишком неочевидна, чтобы говорить о ней. А иной раз - неожиданна, подобно хлопьям снега, вскружившимся посреди пустыни. Вы правы в одном - не вы одна осмелились выступить против Отца моего и его великого воинства. И, кажется, у вас на уме, в отличие от меня, имеется нужный нам подозреваемый.
Перемены воистину пробуждали в нас желание совершать странные поступки. Я понимал, что без сотрудничества и обоюдного согласия нам не положить конец происходившему. Однако какою будет тому цена? Будет ли она приемлемой или же пугающей, отвратительной, низкой? На что готов я, дабы спасти умирающих людей?
Я посвятил свою вечную жизнь тому, чтобы оберегать человеческие души.
Чтобы мир, в котором они жили, был гармоничным и процветающим.
Мне не хотелось войны. Слишком много войн бывало на моём веку.
Сущность моя тянулась к покою, но не получала его.
Дома меня ждал мой зелёный вьюнок.
А время и обстоятельства вновь толкали нас к тому моменту, когда чаша разбивалась.

+2

8

- Вариантов множество, - кивнув, повторяет вслед за архангелом Наама, и в её голосе нет его спокойствия: раздражение тлеет где-то в глубинах сознания, изредка фыркая колючими искрами. Прамать  развела руки и повернулась вокруг себя. Плотное кольцо сомкнутых вокруг тел уже заполнило всю арену,  разрасталось в сторону зрительских мест и проскения. Цвет их кожи и одежды сливался с золотисто-коричневым отливом песка, образуя замысловатую радужную оболочку глаза с недобро суженным зрачком, устремлённого в небо. – Всех не упомнить? Хотя у Смерти должно быть не так уж много врагов, - взгляд женщины прыгает по ступеням, взлетал по колоннам вверх, будто в поиске чего-то. – Это их варианты, не ваши? Обитатели небесных сфер нынче и между собой не в ладу, на земле дела и подавно плохи… - она пожимает плечами, будто бы сожалея о том, что всё так сложилось.
Хотелось бы поддеть его… да не хочется что-то. Смерть что-то совсем не в настроении, с самого своего появления. Наама, унявшая до этого своё негодование, теперь упрятала остроты под язык – начал пробирать интерес. А что он тут делает? Может быть, в первую их встречу, некоторая неопытность праматери стала фактором, позволяющим Малах ха-Мавету  произвести нужное ему впечатление, но времена изменились достаточно сильно. Теперь последуют вопросы, и на туманные ответы времени нет. У неё-то точно нет.
- У меня сколь угодно времени, - отвечает женщина после глубокого вдоха. Солнце скрылось за тучами, стало куда прохладнее. – Я бы с удовольствием послушала Ваши измышления, - она проводит ладонями по лицу и будто стряхивает с ладоней что-то. – Но мне ответ известен, что толку Вас мучить, - прамать, положив руку на грудь, виновато кивает, – если это занятие само по себе больше не в удовольствие.
- Я знал, что грядут перемены. И что я могу оказаться против них бессилен.
- А вам-то что с того, что что-то переменится? Род проходит, и род приходит, а земля пребывает во веки. – Наама подбоченивается с некоторой воинственностью. Сердце предостерегающе стукнулось о грудную клетку. В один миг для неё стало жизненно важной причина, по которой Азраил оказался здесь. – Я пришла сюда ради своих воспоминаний и оказалась в ловушке, а вот Вы почему здесь? Не за их же душонками, верно? – она указывает на тела и сверлит взглядом блондинку напротив. – Вам нужно предотвратить перемены, я права? Они вас никак не устраивают. Что-то в вас изменилось, раз вы ещё здесь, - губы праматери трогает слабая улыбка, она вскидывает бровь. Ничто не вечно под этим небом, даже Азраил. В прошлую встречу он вполне дал понять, что бурное течение жизни его не интересует. Раньше он был архангелом, который стремился походить на смерть. А теперь он Смерть, которая походит на архангела, выходит так? – Ох, ладно, я скажу Вам, кто устроил мне ловушку. Но, - она поднимает вверх указательный палец, - я рассчитываю получить ответ на свой вопрос.
Что я хочу услышать взамен? Нечто особенное. Чего совсем не ожидаю. Не болтовню о возложенном на него долге, не о мировом порядке. Жизнь несправедлива, подбросив мне такую загадку напоследок.  Возможно, разгадка - это последнее удовольствие, которое я получу, перед тем как…- Азраил, - Наама не без удовольствия растягивает гласные, её саму потряхивает от предвкушения, - угроза, которую вы не ожидали и не увидели, пока не стало поздно – это язычники. Не одна я осмелилась... пусть так, но меня трудно потерять из виду. А есть  змеи, что прячутся, пока не представится возможность ужалить.

+3

9

[audio]http://pleer.net/tracks/77995Iwdp[/audio]
Враги Смерти – это всегда враги тех, кто вверен ей на поручение. – Молвил я, пристально посмотрев на Аль-Наамат. Конечно, я был архангелом – одним из тех, кого она искренне ненавидела и презирала, как ненавидят и презирают что-то непомерно чуждое, противное, тяжеловесное, а посему необычайной лёгкостью смешивала она мнение моё и мнение братьев моих, словно было оно единым и неделимым. Что ж, вероятно, она обладала на то неким правом, и я не желал вмешиваться во мнение её, предпочитая давать ей тот простор для размышлений, который она сама сочла бы верным. – И иногда небесная канцелярия не имеет к этому никакого отношения.
Что принесут за собою перемены? Почему я здесь? Неожиданно для себя ощутил я то, что люди назвали бы холодком, пробежавшимся по коже. Правда жалит и яд её смертелен. Смертелен, коль не преподнести её верно. Я никогда не относился к тем, кто правдою оттачивал клинки справедливости, к тем, кто лишь с её помощью жил и видел, и требовал, чтобы иные подчинялись законам её. Такая правда груба и беспощадна, с нею сложно мириться, ибо подобна она сотням отравленных игл, впивающихся в тело. Я предпочитал правду иную: не правду-оружие, а правду-средство. Отшлифованную по моему вкусу. Некий облик, силуэт, облачённый в верное одеяние. Так я не лгал ни себе, ни окружению, выдавая желаемое за нужное.
Что ж вы не передавили этих змей, покуда была возможность... – ворчливо и совершенно бездумно пробормотал я. Теперь кусочки картины, ранее расплывчатые и фрагментарные, собрались воедино. Аль-Наамат как вызов. Как оружие, призванное уничтожить всё живое. Находчивости её врагов оставалось только удивляться: они превосходно исполнили свой план, обратив могущественное демоноподобное существо в то, чем оно так стремилось стать. Разрушение ради саморазрушения. Неприкрытая ирония мироздания. – Они неспроста напали на вас именно сейчас. Что вы сделали? – Мой холодный вопрос прозвучал не с меньшим интересом, чем тот, что она задала мне. Прекрасная Аль-Наамат всегда жаждала дурной славы. Уж не значит ли это, что спустя долгое время, проведённое в тени, мать нефилимов решила заявить о себе? И чем это обернётся для остальных? Я задумчиво свёл брови, вспоминая о делах не так давно минувших и бывших ответом, который моя собеседница с таким нетерпением хотела получить.
Мир рушился, и прежде мне не было до него дела. История – это кольцо, и всякий раз кольцо сие замыкается на самом себе, если не на чьей-то шее. Я знал, что когда-нибудь последняя песчинка часов, именуемых вселенским временем, упадёт на скопившуюся за тысячелетия золотистую горку, и часы не перевернутся боле, разбиваясь и рассыпая тот песок по самым дальним уголкам мироздания. А там, где заканчивается время, заканчивается жизнь и наступает тишина.
Что стало теперь? Искрошился, поистёрся лик молчаливого созерцателя, иным стал я, дерзнув вступить на безвозвратный путь. Когда ребёнок, родившись, дорастает до нужного возраста и впервые смотрится в зеркало, то он видит себя и понимает, что это – он, что руки и ноги – его, и, что некто, стоящий рядом – мать его, и тогда-то он и осознаёт себя таким, какой он есть. Я походил на этого ребёнка, ибо был чем-то другим, новым, примерял на себя новую роль, ни на минуту не забывая о роли, отведённой мне Отцом. И не было в этом чьей-либо заслуги: решения вовеки веков принадлежали лишь мне и лишь я мог судить о том, кем я стал или же кем мне предстоит обернуться.
Старшие или единственные дети – это всегда образец, – предпочёл я начать издалека. – Средние весьма долго не могут определиться, пытаясь не то соответствовать ожиданиям родителей, не то мира, не то своих братьев и сестёр. Зато младшие... младшие склонны своевольничать. Они всегда более свободны, отчасти – более любимы. Вам, впрочем, виднее, - легко улыбнулся я, постепенно переходя к самому главному. – Я знал ваше последнее дитя долгое время после того, как вы сочли его сгинувшим. И, в некоторой степени, восхищался его судьбою, ибо запомнилось оно людям воплощением мудрости, а не боли и беды. Но всё это осталось позади. Ваше дитя мертво. И я должен остановить мир от падения в бездну раньше, чем пострадает кто-либо ещё.

Отредактировано Azrael (14.05.17 14:42:51)

0

10

Что она сделала? Прамать, закончив говорить, лишь устало взглянула на собеседницу. Пальмира – древний город, построенный на основании ещё более древнего града Соломонова. Потеряв Дамаск в войне с соседями, царь Израиля отстроил Тадмор, чтобы не потерять торговую и политическую инициативу. И старшая жена его была рядом с ним. На её глазах вырос в пустынной долине каменный город, ставший новым Дамаском, ожил и наполнился караванами из Египта, Финикии и царства Савского. Обильной рекой потекли туда деньги и товары. Приятное воспоминание… А Азраилу об этом лучше не знать. Может быть, эта глупая ностальгия будет стоить ей жизни.
- Вы и вправду имеете крайне примитивное представление о врагах и войне, раз спрашиваете меня о таком, - Наама скрестила руки на груди. – А для моих врагов категория «жив или мёртв» не имеет столь определяющего значения, как, например, «хочет жить или хочет умереть». Мир крайне прост, не так ли, если смотреть на него с Вашего пьедестала. Невозмутимость, непоколебимость и непричастность, - эти слова она почти сплёвывает с языка, чтобы побыстрее избавиться от них и от глубоко чуждого их смысла. – Мне тут вспомнилась одна шутка, мне её рассказал один…мммм… знакомый, - быстро облизав пересохшие губы, она продолжает. - В 1882м году Ницше написал: «Бог мёртв». На что Бог ответил в 1900м: «Ницше мёртв!», - Наама коротко хохотнула. – Вот это очень похоже на Вас. Если кого-то нельзя обойти, его надо убрать. Это как… - она звонко прищёлкивает пальцами, пытаясь подобрать слово, - школярство. Пример решён или не решён. Да или нет. Но я не сижу за школьной скамьёй, я сдаю выпускные экзамены. А там совершенно другие требования и совершенно другие задачи. Небесами выкормленных змей я научила извиваться под звуки сладкой музыки, МОЕЙ музыки. Вы ведь ещё не забыли, что значит моё имя? – Наама сладко улыбается и активно парящие в жестикуляции речи замирают. Женщина, оглядываясь вокруг, теряет свой задор – он превращается в угрюмую решительность. – Они тоже времени не теряли и выучили пару фокусов. Жрецы фараона... Откуда им знать, как превратить воду в кровь.
Он точно хочет взбесить меня, - Наама слушала Азраила с вежливой полуулыбкой на лице. Пальцы обеих рук в это время сжимаются в кулаки. – Чего он этим добивается?
- Я Вам кое-что объясню, - после тяжкого вздоха сказала женщина. – Разговоры о детях задевают матерей. Особенно разговоры тех, кто называет её семью «птичьим двором». Помнится, я тогда Вам ответила, что прекрасного лебедя на воде держат уродливые лапы, а не белые крылья, а ещё обещала разбить Вашу голову и посмотреть, много ли там припасено подобных оскорблений. Так вот, сейчас я не могу выполнить свою угрозу, но если Вы хотите «остановить мир от падения», - она раздраженно прочерчивает в воздухе кавычки, - то сообщать матери о смерти последней выжившей дочери – не самый действенный способ, – прамать прикрывает лицо руками и мотает головой. – Нет, ну чего вы ждали-то? Я слышала это сотню раз, не меньше…- Наама устало закрывает глаза. На несколько секунд захотелось захныкать в сомкнутые у лица ладони. Но она обещала себе терпеть Азраила, тем более его желание остановить языческое действо приведёт к непосредственному спасению. Новая догадка не заставляет её снова поднять глаза.
-  Или это не всё? Не стали бы Вы мне об этом сообщать просто так, я права? Тем более сейчас, когда я могу чисто назло бездействовать.

+2

11


“Pestis eram vivus ― moriens tua mors ero”.
― Martin Luther

Снова стойкий туман затягивает все горизонты. Тяжесть этой белой мглы растёт, пожирая контуры всего: всё канет в небытье, ничего не останется. Тонут в ней дома, тонут люди, тонут высокие и бесконечные горы, казалось бы, задевающие своими верхушками самую кромку небес. Бессмысленна та мгла. Бессмысленна и пуста, как если бы вынули всю солому из тряпичной куклы, а затем напичкали её той же соломою вновь. Но бессмысленность не означает простоту. Тот, кто, набравшись смелости, дерзнул взглянуть под мерцающее покрывало её, в ужасе подавался назад. Ибо тёмное покрывало, накинутое на поприще злодеяний, живо и преисполнено мести, оно движется и дышит, не оглядываясь на прошлое и не видя грядущего, оно пожирает настоящее. Настоящее, растянутое для него на долгих восемь тысяч лет.
- Каждый очаг - это могильный камень. А каждая победа - кладбище, - назидательно изрёк я, стоило лишь женщине, считавшейся людьми прекраснейшей из живших, завершить свою речь о врагах. - Коль вы сдаёте выпускные экзамены, у меня для вас плохие новости: вы застряли на входе в университет. - Я отвернулся, окидывая взглядом мрачную полуокружность Тадмора. К чему смотреть мне в глаза её? В них нет ничего нового, только всё та же ненависть, та же алчность, то же горе, что оттачивали границы её сущности на протяжении вот уже долгих тысячелетий.
История блуждает теми же тропами. Она - Аль-Наамат - несёт на плечах своих знамя возмездия, и нет её душе покоя, покуда не утонет мир в людской крови, покуда не опустошится он во имя её властолюбивых прихотей, пока не склонятся враги к ногам её, признавая силу и могущество праматери. Что ж... негоже говорить павлину, что голос его уродлив, покуда он, распушив хвост, любуется своим отражением на поверхности зеркального пруда. Я знал, во что возводит она моё племя. Знал, что за мысли таятся в сердце её. И всё же терпеливо ждал, покуда, выговорившись, будет готова она к содействию.
Видите ли, есть древняя легенда о том, что, коль некто преклонит колени на покинутой людьми могиле, зацветшей диким розовым цветом, то сбудутся желания его.
Цветы печали возможно собрать лишь в скорби.
А терновый венок с жёлтыми бутонами - память, таинственная, как и смерть.
- Любая мать имеет право на правду, - по-прежнему не отрываясь от созерцания амфитеатра, молвил я. - Моя ль вина в том, что вы не хотите её принимать?
Зелёный вьюнок стелется по кладбищенской земле. От тени - к тени, от холодного камня - к холодному камню, а от него - к резным дверям склепов да покрытым лишайником станам древних надгробий. Вьюнок спускается к воде, к безмятежно-спокойному озеру, поросшему зарослями бледных водяных лилий. Лилии те вздыхают в безлюдье, и, покачиваясь на своих тонких ножках, незрячими глазами тянутся ввысь, к небу.
Вьюнок ползёт дальше, обнимает стройные кипарисы, перешёптывается с плотными ветвями низкорослого самшита. Вьюнок молод. Лишь недавно пророс он на кладбище, пророс случайно, по воле птицы, занёсшей в эти земли уже чуть раскрывшиеся семена.
Но это место вечного покоя, пугающее на первый взгляд, приветливо. Оно приютило кудрявый вьюнок, позволило ему пустить корни в своей плодородной почве, позволило безнаказанно обвивать каждый ствол и каждый памятник, словно радуясь тому, что новая жизнь, ещё не увядшая и не обременённая серостью бытия, нашла приют средь покосившихся камней.
Правда, одно знает кладбище: вскоре захочется вьюнку увидеть солнечный свет, посмотреть, что же таится там, за чугунной решёткой, стягивающей могильные плиты в крепкий железный обод. И тогда вьюнок неуверенно шагнёт навстречу миру, расправляя свои листья к алому рассвету, вьюнок вырвется в поле, протянется до самой большой дороги, вьюнок насладится свободой, и пением птиц, и журчаньем ручьёв, и сладкой музыкой человеческой речи. Вьюнок продолжит свою жизнь. Продолжит, навеки помня о своих корнях, проросших глубоко в кладбищенской земле.
- Когда мы умираем, остаётся наследие. - Теперь я вновь повернулся к праматери, ибо дальнейшее обсуждение было темой первостепенной важности. Именно от неё зависел исход дел. Чуть помедлив, я продолжил: - Дело, слово, слух, легенда. Мы, даже будучи бессмертными, передаём что-то из поколения в поколение. Иногда этим "чем-то" является воспитание. У меня подобного наследия не было. До тех пор, пока у меня на попечении не оказалась кровь от вашей крови. И, покуда вы не скажете мне, кому вы перешли дорогу или хотя бы не дадите хоть малейшую подсказку к той информации, что уже есть, он умрёт. Как умрём и мы, и семь миллиардов человек вместе с нами.

+1

12

- А Вы, мой друг, значит, полагаете, что говорите правду? – снисходительно заметила прамать. – Ну-ну… - она хотела продолжить, но вздрогнула и подняла голову вверх, выглядывая что-то.
Купол над амфитеатром наливался силой. Её собственной силой и душами, что пришли сюда на лживый зов. Небо искажается рябью, дрожит, словно обманчивый оазис в мареве а горизонте. Может быть, это неспроста? Вдруг и это тоже ложь, а узник сам себе сделался надсмотрщиком?
- Иногда я думаю, что в этом мире нет никакой правды, - всматриваясь в вышину продолжает Наама, - только предлог. Теперь мне известен и Ваш.
Женщина опускает голову и желчно ухмыляется. Монголы говорят: «Не презирай слабого детёныша. Он может оказаться сыном тигра». Малах ха-Мавет не презирает её род, но хуже: он помышляет отыскать в зловонной куче порока золотой самородок, очистить его от мерзости и, пока тот мягок и податлив, сделать его полезным себе. Из живого существа создать свою победу над праматерью, пошатнуть её веру. «Вот, взгляни, женщина, - скажет он, - он должен был стать скверною, подобной тебе, но сияет». Она припомнила его слова, сказанные пару минут назад. Дочь её он назвал «воплощением мудрости», хоть и знает, что в этой мудрости всё  - самообман. Ложь, бесконечная вязкая ложь покрывала кожу её ребёнка, пока мать кровью и слезами не смыла обман прочь.

Он был доволен ею, пока она шла другим путём. Пока открещивалась от меня, пока боялась стать подобием своей матери. Но ноги сами привели ко мне мою дочь, и какой она была? Испуганной и мучительно пустой от самообмана и нелюбви.
- Миру не нужна мудрость, проистекающая из трусости, - наконец ответила Наама. – Теперь этому миру нужна мудрость храбрецов, отчаявшихся и обречённых. Как мудрость той, кто свела нас этим утром здесь. Думаете, воспитание сподвигло её на это? Нет, - женщина решительно мотнула головой. – Думаете, кровь от крови моей в ваших руках, потому что мудрость так подсказала моей дочери? Или Вам? Нет. Этот ребёнок жив благодаря крови, и кровь сегодня нас убивает. Сила, таящаяся в жилах, родство – вот что двигало ими обеими! Даже Вам должна быть знакома боль разрывающихся уз семьи, - она указала на собеседницу пальцем, словно желая ткнуть её в грудь, – и горечь предательства брата. Кольцо кольцом, но Вы ещё тот, кого создал Бог, и сможете понять.

Я была права. Я знала, что в её уме таился яд, убивающий её… И война явилась на её порог, когда она не была готова. Бедное моё дитя, как я хотела обманываться на твой счёт!
- Ничего не значат слова, - подушечками пальцев Наама вытирает влагу под глазами. – Вы сообщили мне, что моё дитя мертво. И я обращаюсь к Вам: архангел Гавриил мёртв. Дочь мою убила чья-то рука, - прамать протягивает к Азраилу руки ладонями вверх, - а вот рука, убившая Гавриила. За это могли мне отомстить либо небесная братья, либо его дети. Я вытащила меч из пасти Великого волка, Фенрир мне союзник. О Ёрмуганде нет вестей, а вот их сестра Хель… - женщина делает замысловатый жест, будто фокусница. – Жажда мести, что кипит в крови нефилима, заставила её придумать хитроумный план,  как отомстить мне и разом отвести беду от богаств, которые она накопила, скитаясь по пантеонам. Дочь Гавриила стала богиней смерти, зимы и чёрного колдовства, в её руках наверняка сохранилась и сила, и влияние, - закончив говорить, она закладывает руки за спиной и отводит взгляд от Азраила. Голос продолжает сладко обещать людям вечную любовь и вечную жизнь. Их, умирающих на песке, приводит не зов, а одиночество сердец. Может, оно и привело сюда малах ха-мавета?

+3

13

[audio]https://www65.zippyshare.com/v/YjteQWmB/file.html[/audio]
Epica - Higher High

Говорить с нею - всё равно что говорить с опустевшим колодцем. Бывало, фарис, исходив всю пустыню на своём белоснежном коне, опускался на колени перед знакомой каменной кладкою, однако вода не текла более средь тёмных увлажнённых стен; она покинула сию землю, как птицы покидают северные земли с наступлением холодной зимы. И тогда с губ фариса срывались звучные проклятья, они достигали дна колодца и эхом возвращались обратно. Пустые слова. Пустые и громкие, словно предназначенные для того, чтобы в выжженных песках оазиса вновь появилась вода.
- Трусость в вашем понимании - это желание подумать о себе. Так чем же вы отличаетесь от других? - хмуро проговорил я, вглядываясь в лицо стоявшей напротив меня женщины. Всё отчётливее оформлялось во мне то чувство, когда одного из говорящих настигает понимание того, что слова другого не несут никакой пользы. Они лишь крадут время, которого и без этого остаётся ничтожно мало. - Не нужно отвечать. Ответ мне известен.
Коль хочется перемен - нужно стать их воплощением. Нужно самому предаться этой таинственной метаморфозе нового, воплотить собою некий эталон, дабы остальные последовали ему. Перемен мои братья и сёстры не знали. Небеса, наш извечный дом, следовали законам, столетия назад надиктованным Отцом. Отца, к сожалению, уже давно не было, но вот законы оставались. Неприятный холодок, казалось бы, всколыхнул мою сущность. Предательство? Не время думать о нём. Память о Джибриле давно покрыта пылью да песком. Позабыта, подобно каменным изваяниям прошлого. Настанет нужный момент - я вернусь к этим мыслям. Настанет нужный момент - расскажу обо всём тем, кто должен об этом знать. Однако сейчас время - это зияющая воронка, края которой неотвратимо подбираются к нашим собственным ногам.
- Вашу дочь убили ангелы Грааля. Стало быть, мы в расчёте. - Силуэты Тадмора сгущались во мраке. Сколько ещё часов было у меня в запасе? Или, возможно, часы уже на исходе, и счёт идёт на минуты? Я пришёл сюда, ведомый зовом долга - вечным и непоколебимым, как столпы, на которых покоился этот амфитеатр. Долг одного толка, однако, игривым кружевом вплёлся в другой. Вплёлся, ведомый рукою праматери.
Говорили, что не следует тревожить змею, спящую под чинарой.
Но её не просто потревожили, ей бросили вызов, запустив в неё раскалённым камнем.
Что ж... Головы, творящие бесправие, однажды отрубят.
- Ребёнок, о котором шла речь, был обречён на гибель, - совершенно неожиданно произнёс я. Вероятно, Аль-Наамат желала получить от меня иную реакцию на свои слова. Горечь от смерти брата, гнев от её новостей. Ибо подобное всегда непомерно тешит самолюбие. Оттого-то я и молчал. Я хранил в себе секреты: далёкие, почти покинутые в воспоминаниях и уходившие своими корнями к самому северу Хазарского моря. Ей не следовало знать о них. Ибо, когда один вверяет другому какую-либо тайну, это равносильно тому, как если бы он вверил чужим рукам собственную жизнь. - От огня ли, или же от недостатка жизни. В обоих случаях спас его я.
Власть всегда влечёт за собою ответственность, в противном случае - это уже не власть, а всё тот же пустой колодец. И, стоит лишь праматери прознать о том единственном разе, когда я подвёл людей, когда невольно отвернулся от них, попавшись в ловушку разъярённого божества, как она безжалостно разворотит кровоточащие раны, проеденные голодной совестью. Нет. Этого триумфа она не получит.
- Вы цепляетесь за кровь, ибо она - единственное, что у вас осталось, - равнодушно молвил я, отходя от свой собеседницы. - Хорошо. А мне нужно работать. - Бросив последний взгляд на Тадмор, я, печально вздохнув, исчез.
внешний вид
Оказавшись дома и приведя себя в надлежащий вид, я окликнул жнеца.
- У меня к тебе поручение. Если со мной что-либо случится, позови Стража. Он знает, что делать с нашим подопечным.

Отредактировано Azrael (17.08.17 12:21:34)

+2

14

- Одной только крови было достаточно, чтобы вы увязли на восемь тысяч лет… - обронила прамать, глядя на место, где пару секунд назад стоял архангел. Сам испарился, слава тебе, Господи, не то уж голова свинцом налилась – то ли от расплывшейся жары, то ли от бесконечной мудрости.  – Лети-лети… лебедь… - пробурчала Наама, разминая затёкшую шею.
Шанс на спасение был один, какая-нибудь исключительная маловероятная возможность, которую она упустила из виду. Взгляд женщины скользил по телам, а мысли снова скитались среди осыпающихся рыжеватых колонн древнего амфитеатра, взлетали по ступеням, чтобы вытащить ответ из тонкой завесы марева на горизонте, затем грузно спускались вниз, припадали к фактам, как слухач к земле. Или, может быть, пресловутый шанс – только шаблон, набросок действий, которые может совершить кто угодно, но в нужном порядке? Появление Азраила давало надежду, но сгинула ли она с его исчезновением?
- Как ты сюда попал, м? – прамать оглядывалась вокруг себя в какой уже раз. – Абд! - она рассерженно обернулась к «первопроходцу», который испустил дух первым из всех. - Так невежливо не поддерживать беседу с дамой. С женой в постели тоже держишь язык за зубами и пыхтишь? – совершив неудачную попытку пнуть труп ногой, Наама оставила его – отвлеклась на размышления об участии мужниного языка в делах постельных. И снова погрустнела, хотя всего минуту назад раздражению благодаря она перестала думать о грядущем конце.
Наама подняла голову и провела ладонями по лицу. Раз я с места сойти не могу, а вокруг нет никаких чар, можно ли предположить, что я стою как раз над его центром? Из-за подрагивающего перламутра купола небо напоминало мираж в пустыне, неестественный и яркий. Ведь «глаз бури» - самое безопасное место во всём циклоне, - прамать ещё раз прислушалась к себе, но ничего непривычного или чужеродного не отыскала. Её силы были изолированы или отделены от хозяйки. – Может быть, Хель создала заклинание, которое заставляет мои силы как ветер поднимать энергию человеческих душ вверх, формируя купол, и тем самым изолирует меня в самом центре? Ха, неплохо! – она почти похвалила языческую мразь, но потом задумалась ещё крепче. – Ох, рано вы ушли, Мудрейший, делать укладку и стирать историю браузера перед концом света! Пока смерть во плоти где-то чистила пёрышки, Нааме приходилось вслепую идти там, куда её никогда и судьба-то не заносила – в деликатные сферы тонких материй. Азраил смог войти внутрь, барьера для него не было, люди тоже входят без всякого вреда для своих тел. Значит, опасность не на периферии купола, а в его центре. Там, где пребывала уже почти двое суток Наама. Что бы могло успокоить этот восходящий поток? Очевидно, что отсутствие того ветра, который его поднимает. Но для этого мне нужно лишиться своих сил, так что ли? - женщина с радостью рассталась бы с ними, была бы только уверена, что ход будет верным. Она готова была умереть, закончив заклинание, чтобы вся эта языческая дубина хорошенько жахнула по небесам или по планете, оставив лишь угли. Она готова была триумфально обломать наглую Хель, разрушив её планы. Но умирать как-то на полпути – это совсем не стиль прекраснейшей из женщин, что когда-либо жили на земле. Не по-царски.
Наама задумчиво хмыкнула. «Трусость – это желание подумать о себе. Так чем же вы отличаетесь от других?» Этим и отличалась всегда. Трусу всегда есть что терять, потому он и трус. Любой человек труслив по своей натуре. Солдат, отправляясь на войну, боится не саму жизнь потерять. Вряд ли он вообще понимает, что это такое, пока не увидит, как пули одна за другой, взвизгивая в воздухе, впечатываются в плоть его сослуживцев. Он боится потерять семью и всё то, что оставит за спиной. Канатоходец боится рухнуть вниз и лишиться возможности ступать над пропастью ещё раз, роженица гонит от себя страх родить мёртвое дитя и стать матерью для могилы, подросток, переживая из-за мелочи, с ужасом представляет себя отвергнутым сверстниками. Но Наама не такова. Была трусихой, но давным-давно перестала.

Ещё Аристотель писал, что отвага – это золотая середина между крайне вялой реакцией на страх – её он называл трусостью -  и крайне бурной, которую он нарёк безрассудством. Я полностью с ним согласна, именно в отваге – взвешенной реакции на опасность, сознательное принятие удара ради общего блага – заключается спасение мира. Или его погибель. Отважный – не всегда добрый, верно?
- Что ж, - пробормотала Наама, поглаживая ключицы пальцами, - если мир вдруг накроется, никто не узнает, что я в этом виновата, - она глубоко вздохнула и сняла с шеи цепочку, на которой висело толстенькое обручальное кольцо. Колечко весело поблескивало золотыми боками на солнце, грех было не примерить его на свою руку. Женщина тряхнула головой и надела его на привычное место – левый безымянный палец.
Ничего не случилось. Вселенная не схлопнулась, планету не разорвало на части, реальность не вывернулась наизнанку. По крайней мере, в пределах купола, который так и не исчез. Прамать прислушалась; звуки сладкой манящей песни постепенно стихали, пока не превратились лишь в эхо, которое ветер ещё долго будет носить по барханам.
- Вот что, скверное порождение Гавриила, - холодно обратилась Наама к пространству вокруг, пока крутила на пальчике кольцо Всадника Апокалипсиса, - если хочешь отомстить, приходи сама и попробуй убить меня, а не прячься за своими чарами. Твой папаша – заячья душа – умолял меня о пощаде, я хочу посмотреть, как теперь это будешь делать ты.
Наама сделала шаг вперёд, затем ещё один и ещё, а затем сорвалась с места и скрылась в тени колонны. Сердце колотилось где-то в пересохшем горле, и Наама представления не имела, что будет дальше и как из этого дальше ей выкрутиться.

+2

15

https://78.media.tumblr.com/32eb2e781dc49d4e97911acd81cc1e8e/tumblr_nybmlsltFT1qeft9ro5_250.gifhttps://78.media.tumblr.com/1326dfee4a43ef47431dcad784db4d9e/tumblr_nybmlsltFT1qeft9ro8_250.gif   Внезапность тишины насторожила ее. Нахмурившись, Хель наклонила голову вперед и прислушалась. Обстоятельства, по неведомой богине причине, резко изменились. Потом в сухой тишине раздался голос праматери, и не было в нем слышно страха или обреченности. Напротив, та приглашала встретиться лицом к лицу. Ситуация грозила выйти из-под контроля. Откуда ей стало известно, что вся эта задумка – дело рук Хель? Богиня в задумчивости потерла большим пальцем левую холодную ладонь.
   Раз ее имя перестало быть тайной, то и скрываться больше не нужно. Только вот какое из многих ее обличий станет последним, что Наама увидит в своей жизни? Дождаться ночи и явиться Гекатой в сопровождении верных красноглазых псов и призраков, стелящихся туманом по земле? Или ледяная дева славянского пантеона оставит на песке морозный след? Явится ли в своем истинном облике богиня Хель, повелительница Хельхейма, разнося по воздуху густой гнилостный запах разложения и пугая трупными пятнами. Однако Наама звала сразиться, а значит, наступило время кровавой жатвы Морриган, Великой королевы, как называли ее поклоняющиеся ей. Плечи почувствовали приятную тяжесть доспехов, а рука уже привычно сжала прохладное древко копья.
   Но на сцене амфитеатра никого не было. Зов все так же молчал, вокруг лежали трупы мужчин и женщин, но самой Наамы поблизости не наблюдалось. Прищурившись, Хель огляделась. Что она задумала? Какой туз прячет в рукаве и зачем вызвала, сама укрывшись?
   - Наама, ты так самоуверенно звала меня, а сейчас прячешься? Где твое мужество? Или, может, ты трусиха? Как всегда хочешь сбежать, как последняя крыса с тонущего корабля. Помнится, ты уже делала так во время потопа, не так ли? – голос Морриган, громкий, как крик десяти тысяч воинов, гремел вокруг, заставляя дрожать древние камни. – Давай, выползай, гадюка. Выползай и попробуй сказать мне это в лицо, не прячась за очередным бездарным воздыхателем.
   Некоторое время Хель прислушивалась к звукам вокруг, не ожидая впрочем, что прамать обозначит себя. Что ж, каждому предназначена та смерть, которую он заслуживает. У нее нет времени стоять и ждать, пока Наама соберет со дна своей душонки остатки смелости. Богиня простерла свою левую руку, с которой, точно кожа, сползал морок: проявились темные трупные пятна, ногти на пальцах почернели и вздулись, мясо ошметками свисало с обнажившихся белых костей. Она сжала ладонь в кулак, и трупы, лежавшие рядом, зашевелились. Точно марионетки, подвластные кукловоду, они открыли белесые пустые глаза и обратились лицами к той, что к ним воззвала.
   - Встаньте и приведите ко мне ту, что пролила кровь моего отца, - голос богини был пронизан могильным холодом.
   Она наблюдала, как один за другим поднимаются трупы, как они расползаются по амфитеатру в поисках праматери. Вскоре послышался едва слышный вскрик – лицо Хель скривила довольная ухмылка. Она не могла скрыть своего удовольствия, когда мертвецы подтащили к ней упирающуюся изо всех сил Нааму. Как бы та ни сопротивлялась, как бы ни пыталась им помешать, мертвые исполнили приказ. И вот убийца отца предстала перед дочерью. Богиня смерти внимательно оглядела стоявшую перед ней женщину и приподняла бровь.
   - Столько шума из ничего, - в голосе Хель слышалось презрение, смешанное с удивлением. – Я думала, твоя красота действительно чего-то стоит. Реальность оказалась куда прозаичнее, в тебе нет ничего особенного.
    Она опустила копье и острым его наконечником провела по правой щеке праматери. Тонкая царапина быстро наполнилась кровью, а вместе с ней удовольствием наполнилась и душа Хель. Копье заскользило дальше, вниз по подбородку, к кадыку, где и замерло, надавив на белую кожу. Это прекрасное чувство, когда причиняешь боль врагу и наблюдаешь, как его глаза наполняются страхом. Сейчас, как никогда, ей хотелось самой, своей рукой, убить праматерь, но тогда наслаждение будет неполным. Кончик копья заскользил вниз, поддел и сорвал пару пуговиц на блузке, и воткнулся в мягкую кожу на груди, прямо в области сердца. Поймав взгляд Наамы, Хель торжествующе оскалилась, и ее рука начала медленно подаваться вперед. Из-под металла по кружеву заструилась алая кровь.
   - Зря ты меня позвала. Ты просто наглая дешевка. С каким удовольствием я убила бы тебя лично, - Хель с трудом остановила себя. Пора вернуть прамать туда, где она должна умереть. – Но если я это сделаю, то лишу себя возможности лицезреть смерть всех остальных врагов. А я этого допустить не могу. Отведите ее туда!
   Хель махнула в сторону центра амфитеатра и приготовилась насладиться зрелищем, которое ее вскоре ожидает. У нее будет место в первом ряду.

Отредактировано Mr. SPN (23.05.18 22:39:50)

+2

16

“Try to discover who I am from my choice of words and colors,
as attentive people like yourselves might examine footprints to catch a thief.”
― Orhan Pamuk, My Name is Red

внешний вид
Белым было овеяно моё имя. Белый снег извечно лежит на остроносых верхушках неприступных гор, он безмолвен и холоден, как покой, плотным покрывалом стягивающий могучий камень. Белым переливаются соляные озёра, прекрасные в солнечном свете и таинственно-безучастные в лунном, - они, казалось бы, являют собою чудо природы, манящее и искусно выделанное, однако в водах их, горьких и тяжёлых, никогда не шевельнётся жизнь. Белым видит мир человек, чья душа уже и не душа вовсе, но чьё тело видит свет в последний раз прежде, чем сгинуть навеки под пряным землянистым ковром. Белой там, на далёком Востоке, представлялась людям смерть. Имя моё овеяно цветом, не имеющим начала, но цветом, ознаменовывающим конец.
Люди видят тьму, когда смыкают глаза.
Но тьма непременно ведёт к свету, когда пути назад уже больше нет.

Ребёнок жалобно пискнул. Я стоял у его колыбели, отчасти понимая, что мне нужно идти. Но я не мог. Пока не мог. Я знал, что есть Долг - когда-то данное Отцу слово, обязывавшее меня служить людям, как служит султану его самый преданный слуга. И я знал, что есть иное Слово, которое требовалось сдержать. Кто мы, если нарушаем обещания? Ведь ответственны мы за них не перед другою стороной даже, а в первую очередь, перед самими собой. И это есть высшая степень недоверия. Когда Слово Данное срывается с уст, подобно испуганной сойке, потревоженной неуклюжим силком охотника, поймать его обратно уже нельзя, а можно только проследить за тем, чтобы сойка села на другую ветвь в целости и сохранности.
Два Данных Слова довлело надо мною.
Одно было моей сутью, создавало меня как я есть - архангел Азраил, вестник смерти, её праведный и неизменный покровитель.
Другое было отступлением от долга, но таким же серьёзным для меня, как и Он.
Выбор - это дело каждого.
Но иногда предопределён и он.
Кровь не говорит. Однако она наделяет набором качеств, делающих предназначение наиболее возможным. Эта мысль вот уже какой раз за день пронеслась в моей голове. Я смотрел на ребёнка, беспокойно ворочавшегося в кровати. Он будто что-то чувствовал, будто просил меня отыскать иной выход, но разве мог я? Коль выбор предопределён, уже ничего не зависит от рук совершающего его. Я бы спас его, я бы сдержал Слово Данное, сдержал бы его при любых возможных обстоятельствах, кроме одного. Того, что требовало последовать зову Долга.
Белым было овеяно моё имя. Его же имя тонуло в бескрайней голубизне моря. Для него светило солнце, для него пели поутру птицы, для него реки бежали к прозрачным глубинам океана. Он был ещё слишком мал для того, чтобы понять - оставшись один, он получил свободу, о которой иные смеют только мечтать. Я хотел, чтобы все догадки и предрассудки, которые, как правило, ассоциировались с подобными ему, оказались неправдой. И я лишь надеялся на то, что в этом мире он останется верен себе. Если...
...если этому миру удастся пережить сегодняшний день.
Окинув своего подопечного взглядом в последний раз, я исчез.

Слишком дорого обошлось мне Слово Данное. Путь, которому я следовал, протягивался от берегов Итиля, вплетался в сотни мечт и сотни разочарований, стелился прочь от опустевшего анатолийского дома к бостонским многоэтажкам, но свернув, оказался у самого своего начала. Будучи смертью, я нёс ответственность за жизнь. За драгоценный источник, наделяющий каждого не просто чуткостью и проницательностью, но самой возможностью дышать. Словом Данным я зачерпнул из него больше, чем требовалось, и с того самого момента тревога не покидала моего сердца.
Видите ли, однажды Небеса уже пострадали от рук грабителей. Сошёл Потоп, обнажив подножье горы Агры, но обмельчал драгоценный источник, и со временем становился лишь мельче.
Прекрасная Аль-Наамат, разумеется, знала, как следует радеть за дело, считаемое правым.
Не знала она лишь того, что у меня оно было тоже, и я со всей решимостью намеревался вернуть когда-то украденное.
Однажды я уже пытался. Пытался, не получив в ответ ничего, кроме пустого безмолвного молчания, подобного зеркалу без отражения, небу без небосвода или же очагу без огня. Что ж, настало время попробовать снова. Да вот только я опасался, что ступаю на тёмную тропу, погружаюсь в то самое болото у берегов Итиля, где на поверхности цветут кувшинки, а нутро заполнено зловонной жижею, стягивающую неосторожного путника цепями невозврата.
- В этом мире есть место только одной смерти, - произнёс я, спускаясь к амфитеатру. Взгляд мой скользнул по силуэту женщины, облачённой в воинские доспехи, а затем метнулся в сторону Аль-Наамат, которую крепко держали ожившие покойники. Я невольно поморщился. Смерть всегда уродлива, коль она не истинна. Взмахнув рукой, на которой недобро блеснуло кольцо с белым камнем, я указал на мертвецов. Те тотчас обратились в прах. - Не стоило приходить сюда.

+1


Вы здесь » |Самая Сверхъестественная Ролевая Игра| » Countries & cities » 24.08.2010, Azrael & Naamah, Palmyra, SY.


Рейтинг форумов | Создать форум бесплатно