Твои дела, противные природе.
Такие же явленья порождают.
Уильям Шекспир. Ричард III

Первый звук, нарушивший сухую тишину, был скрёжет деревянных массивных ножек по полу сцены. Протащила кресло к краю сцены, левее и уселась лицом к зрительному залу. Всё ж поди лучше глядеть на стройные ряды пустых кресел, чем на его лицо. Если он, конечно, придёт. Если он будет вести с тобой беседу, а не холодно молчать, впиваясь в тебя чёрными от злости глазами. Наама провела рукой по шее, будто что-то или кто-то вцепился мелкими острыми зубками в затылок. Нервничаешь… Теперь только это и остаётся, потому что любое твоё действие сейчас, обдуманное или не очень, только навредит, разрушив то, что итак едва держится на одном честном слове Господа Бога. Снова цепкие зубки обцарапали кожу на загривке. Праматерь наклонилась вперёд, провела ладонями по ненакрашенному лицу. Её ноги неритмично подёргивались в странном танце, вырисовывая на пыльном полу неровные узоры.
Да прекрати же нервничать. Какой в этом теперь прок? Встань, соберись, вдохни поглубже. Софиты светят прямо в глаза, но женщину это не беспокоит, даже наоборот – она закрывает глаза, подставляя усеянное мелкими веснушками лицо, будто это не желтоватый свет лампы, а ласковые лучи солнца. Там, за дверями театра, серость и затянутое тучами небо. Ты чувствуешь это, чувствуешь каждой клеточкой кожи, каждой свей частичкой. Гаснет свет, что освещает твой путь. Меркнет твоя красота. Сила покидает твою кровь, слабеют руки, тише становится голос. Это конец, которого ты так боялась.
Наама протискивает руки в передние карманы чёрных джинсов и уверенно шагает в другой конец сцены, мысленно отмеряя про себя шаги. Тишина немыслимо давит со всех сторон, так и тянет закричать во весь голос, но праматерь останавливает себя. Какая нынче сдержанность, вот бы её да на полгода раньше… Шатенка со всей силы пинает бутафорский трон, поставленный здесь будто в издёвку над ней. Тот с громыханием падает на бок. Но грохот никак не помогает рассеять эту тишину. Все звуки вместе с эхо тонут в её бархатных объятиях. Монотонно гудят многочисленные осветительные приборы. Неосязаемый ветерок шелестит занавесом и скрипит механизмами над головой. Сбежала от умирающего мира в самое мёртвое место на земле – пустой театр. Свидетель человеческого гения теперь лишь обиженно молчит, пожирая любую твою попытку высечь искру жизни из своего угасающего пламени.
Наама замерла на месте. Нахмурившись, она смотрела в чёрно-красную мутную пустоту зрительного зала. Словно кто-то смотрел на неё оттуда, прячась в слепой зоне, и посмеивался над женщиной, что будто забывшая свой текст актриса, носилась по сцене. Налившиеся гневом зеленовато-голубые глаза исследовали каждый ряд в поисках неизвестного, но все усилия оказались напрасны. Ты уже сходишь с ума и собираешься отлупить кресла только потому, что они стали свидетелями твоего краха? Достойное твоих титулов поведение. Хотя теперь и они тоже не имеют значения, они не помогут тебе вытащить падающий в огненную пропасть мир. Да и не этого ты боишься. Куда страшнее то, что мир тянет тебя за собой, а ты беспомощна.
Праматерь закусила губу, не давая извиняющейся улыбке появиться на лице. Скрипнуло дешёвое кресло, покрытое истертой от времени позолотой, зашелестела плёнка, чиркнуло колёсико зажигалки. Наама выдохнула сизый терпкий дым, вытянула уставшие ноги и тихо засмеялась. Голос становился всё громче, она запрокинула голову и захохотала, что было мочи.

Tell me why are we -- so blind to see
that the ones we hurt -- are you and me.
«Gangsta's Paradise» by Coolio feat. L. V.

Малах ха-мавет* долго ждать себя не заставил. Он появился неожиданно, так же неожиданно себя и повёл. Его слова вынудили праматерь снова взглянуть в зрительный зал. Теперь уж не отделаться тебе от мерзавенького чувства, что кто-то за вами наблюдает. От голоса Азраила внутри поднималась какая-то болезненная муть. Радуйся, что он ещё не смотрит на тебя, иначе пришлось бы так или иначе заставить его замолчать, не так ли? Какое дело тебе до мёртвых, когда их нынче уж больше, чем живых? Тени пусть остаются там, во тьме, где их никто не побеспокоит, а вам двум нужно придумать, как спасти то немногое, что осталось и продолжает уничтожаться сейчас. Праматерь кладёт ногу на ногу, продолжая выдыхать белый табачный дым, и смотрит вникуда, вслушиваясь в слова, наполненные непонятным ей ужасом.
- А теперь скажите мне, этого ли вы хотели?
Наама выдохнула и поднялась на ноги. В её правой руке ещё тлел, роняя тёплый пепел на пол, остаток сигареты. Женщина затянулась в последний раз и растоптала окурок сапогом. На красивом лице не было и тени вины, сомнений или страдания, невыразимая мука от которого залегает двумя вертикальными полосками промеж бровей или кривит губы в болезненную ухмылку.
- Не знаю, - женщина хлопнула себя ладонями по бёдрам и пожала плечами. – Представления не имею. Я была собакой, которая несётся за автомобилем, я просто бежала за ней. Не имею представления, что делать теперь, когда я её догнала.  Но ведь не в этом вопрос, - она зашагала вглубь сцены, скрипя половицами. – Переформулирую, хорошо?  Достигла ли я своей цели? Несомненно, - рот раздвинулся в кровожадной ухмылке, обнажив белые крепкие зубы. – Этого я и добивалась. Я вдыхаю утренний воздух всей грудью, и что я чувствую в нём? Аромат крови, которую проливают каждый день без всякого смысла. Я представляю, как эта огромная планета трещит по швам, она не в силах выдержать всех этих убивающих и ненавидящих друг друга созданий… - от возбуждения голос становится всё громче, в нём слышатся стальные нотки гнева и бархатная тягучая  глубина наслаждения. Праматерь обошла мужчину и встала чуть впереди него. - Как реки превращаются в зловонные потоки трупов, как солнце не видно из-за пыли и пепла! И знаете, что я ощущаю? Удовлетворение, - Наама резко повернулась на каблуках и посмотрела в глаза архангелу. Пусть видит, пусть ужаснётся тебе и себе, ибо ты – взаправдашнее чудовище, а он выпустил тебя на волю. Грудь поднимается от тяжелого дыхания, белая кожа покрывается розовыми пятнами, а в ушах стучит кровь. – Но этого ли я хотела? Не знаю, - тряхнула головой, прогоняя сладостный морок своего торжества над вопящим в агонии миром. – Если это называется справедливостью, то я искала именно её. Пусть и вид её ужасает меня… - последние слова шепотом слетают с пересохших губ, она смотрит в сторону, будучи не в силах посмотреть Азраилу в лицо. – Я хотела наказать этот мир за то, что он сделал со мной, а не уничтожить его. Я хотела и хочу видеть, как ваши братья рвут друг друга на куски, как когда-то они разорвали тех, кому я дала жизнь. Но всё зашло слишком далеко, я хочу предотвратить непоправимое.

— Ты сам отверг закон людской и Божий!
Зверь, самый лютый, жалости не чужд.
— Я, леди, чужд. Так, значит, я не зверь.
Уильям Шекспир. Ричард III

Хлёсткий удар опалил лицо праматери. Из груди вырвался болезненный стон, во рту появился тонкий солоноватый привкус металла. Наама прижала сжатый до побелевших костяшек кулак ко рту, прикусив палец. Мощная волна животного гнева вспыхнула, залив румянцем щёки, шею и даже уши. Монотонно гудящие софиты затрещали, толстые стёкла покрылись мелкой сеточкой трещин. Всё нутро клокочет, требуя отомстить, вырвать его ядовитый язык и бить, пока он не запросит пощады. Лишь усилием воли тебе удаётся загнать удержать этот девятый вал ярости, не дать закрыть красноватой пеленой глаза и дождаться, когда злоба схлынет. Наверняка он чувствует твой трепет, твой страх. Ты дрожишь, будто тонкая ива, что пригибает к земле лютый северный ветер. Хочется зажмуриться, но закрыть глаза и разорвать эту жуткую связь невозможно. Наама испуганно глядела на Азраила, но мыслями была где-то восемь тысяч лет назад, когда над её мирным бытием раздался первый удар грома.
Горечь кислотой поднялась к самому горлу, готовая излиться потоком проклятий и ядовитых слов, и женщина, повинуясь инстинкту, отпрыгивает от архангела ошпаренной кипятком кошкой. Этот раунд остался за ним, но победу ему в руки она не отдаст. Сдаться сейчас равносильно смирению, прямому согласию с каждым его словом. Опусти праматерь руки – и тут же сказанное Азраилом станет реальностью. Наама фыркнула и снова ринулась в бой с его упрямством и всезнайством.
- Вы действительно так думаете? – женщина расправила плечи и повернулась к собеседнику лицом. – Тогда спешу вас расстроить: мы не закончили ещё. И раз уж мы больше не церемонимся… - разбитая губа засаднила. На языке вновь появился привкус крови, но Наама не обращала на него внимания, наоборот, он придавал ей сил и уверенности. Тряхнув гривой спутанных волос, женщина без всякого страха подошла к мужчине. – У вас был шанс убить меня, но вы предпочли кольцо. И в тот миг вы встали на мою сторону, нравится вам это или нет. Ваши братья, свергнутые с небес, дрались до последней капли крови с врагами, числом превосходящими их собственные. Где в это время были вы, позвольте спросить? - крепкая рука хватает архангела за лацканы пиджака и разворачивает к себе. - Да стоит ли поминать ваших братьев, когда у нас прекрасный пример под рукой. Сегодня здесь должен был быть аншлаг, не так ли? Что ставили, «Ричарда Третьего»? – в словах хоть и подразумевалась издёвка, но в голосе на неё не было и намёка. Наама отчеканивала каждое слово, и они падали в пространство, звеня, как использованные гильзы. – Где же они, наши зрители? Они мертвы, и из-за вас тоже. Вы позволили мне сделать это с вашим старым миром, а теперь просто хотите смотреть на остывающие руины и наслаждаться моими последними мгновениями? Бросьте, всё это глупый фарс, вы знаете, что силы ваши убывают с каждыми днём, как и мои. Ваша смерть будет нисколько не лучше моей только потому, что вы пренебрегаете сейчас единственным шансом! – она сильно толкает архангела в грудь, заставляя отступать к стене, где рядом стоит её кресло. Свет софитов начинает подрагивать, готовый оставить этих двоих в темноте. – Думаете, я позволю вам сейчас просто закрыть глаза и сказать: «Да будет так»?! – с рассерженным стоном, больше похожим на рычание, Наама смахнула кресло со сцены вниз, схватила Азраила за плечи и приложила о стену. – Вы бы не пришли сюда, не будь у вас ни малейшей надежды на благополучный исход. Бог не мог не оставить какого-нибудь плана С на случай такого развития событий. А даже если и нет ничего такого, мы с вами вдвоём прекрасно обойдёмся теми силами, которые у нас пока есть, - глаза праматери рассеянно и яростно смотрят на мужчину, будто она вот-вот вцепится в него зубами. Но вместо этого её ладони притворно мягко ложатся на его грудь, ласково сползают ниже, ощупывая каждый сантиметр тела. Она не скрывает того, что собирается искать главное оружие, которым он действительно может причинить ей вред, но с обыском не спешит, будто получает удовольствие от процесса. - Я хочу, чтобы вы помогли мне остановить это падение в бездну. Я уверена, что мы сможем, - вся игривость испаряется, будто бы её и не было. Наама смотрела на архангела тяжело, исподлобья, всё ещё вцепившись в него хищной хваткой.– Может, мы и умрём когда-нибудь, но не делать ничего - это смерть уже сейчас.

Wedding bells ain't gonna chime
With both of us guilty of crime
And both of us sentenced to time
And now we're all alone.
«Protect Me From What I Want» by Placebo

Чувствуешь, как мир расплывается перед глазами? Тяжелый мешок правды бьёт по голове, и сознание почти уплывает куда-то. Женщина дышит часто и глубоко, будто никак не может надышаться вдосталь перед кончиной. Пусть он замолчит, закроет наконец-то рот, да когда же он заткнётся наконец! Плечи опускаются сами собой, она вздрагивает, будто под ударами кнута. Тело бьёт крупная дрожь, взявшаяся непонятно откуда. Ужас близкой смерти подступил со всех сторон. Какой она будет, эта смерть? Ты ведь никогда не задумывалась о том, как закончишь свои дни, так ведь? Всё шла и шла по своей дороге, усыпанной осколками чужого счастья, не замечая, как костлявая дышит в затылок. Что ж, не твоя в том вина. Дочь Ламеха привыкла выживать и не умеет сдаваться.
Яркая вспышка света слепит глаза. Неужели и вправду решил убить тебя, похоронив под руинами театра? Наама успевает только взвизгнуть и отступить вглубь сцены. Мир вокруг накрыла чернота. Она, словно тьма египетская, накрыла праматерь, ослепила и обездвижила, вдохнула в неё животный ужас перед своей непостижимой глубиной. Дыхание становится неровным, всхлипывающим. Красный рот зрительного зала поглотил тебя, чтобы ты испустила дух в его пустой утробе. И ты кричишь в эту темноту, надеясь разбить её, спугнуть, вернуть спасительный свет. Почти плачешь уже, в страхе всё ещё делая мелкие дорожащие шажки назад, надеясь отыскать хоть какую-то опору, но вместо этого падаешь на пол, больно стирая кожу на ладонях.
Почувствовав на своём теле слабый свет, она поднимает голову и смотрит вокруг. Архангел, будто кусок той тьмы, всё ещё стоит там, где женщина потеряла его из виду.
- Вы – архангел, которому открыты тайны бытия. Вы всегда были таким и останетесь таковым, пока сами не умрёте, так ведь? – её голос звучит глухо, слабо, почти умоляюще. – А кто я? Изгнанница от рождения, я проклята вашим Создателем! Я одна боролась с Небесами, с Адом и с Чистилищем! Я ковала свою победу собственными руками! Посмотрите на себя, на меня и устыдитесь своей безучастности! – Наама почувствовала, как слова придают ей сил. Она поднялась на ноги и высоко подняла голову, как делала бесчисленное количество раз. – Всех войск небесных не хватило, чтобы меня низвергнуть, и вы думаете, что сможете теперь меня растоптать? – возмущённая и обиженная, она снова заговорила с ним на повышенных тонах. – Азраил, я слишком люблю жизнь и слишком ненавижу всё ваше племя, чтобы умереть подле вас. Подумайте теперь, что терять ни вам, ни мне больше нечего. Я лишу вас даже подлого удовольствия лицезреть мою кончину. Помогите мне повернуть всё вспять, - на красивом лице проступила боль и мольба.
Праматерь подошла к краю сцены и посмотрела вниз. Здесь и сейчас, на жалких театральных подмостках решается судьба не только твоего величия, но и твоей жизни. Вспышки страха, порожденной темнотой, было достаточно, чтобы инстинкт выживания заголосил в каждой клеточке тела.
- Любой ценой, слышите, я любой ценой выживу. Я прожила сотни жизней, сменила столько личин и имён… я видела расцвет и закат царств и империй. Это вовсе не конец всего, я не чувствую этого, я не вижу этого. Чёрта-с два позволю вам убить уничтожить во мне эту веру. Поверьте мне, поверьте в меня, хоть раз возлюбите жизнь в её отчаянном порыве! Умереть-то мы, в конце концов, всегда успеем.

You shoot me down but I won't fall
I am titanium.
«Titanium» by David Guetta (feat. Sia)

Какой прок в том, чтобы слепому от рождения рассказывать о радуге? Какой смысл петь тому, кто глух? Разве поймёт тот, в чьём сердце нет любви, радость и горе ближнего? Слова застревают в горле. Нет, бессмысленно доказывать Азраилу, что месть, которую она вершит, священна. Он не поймёт, а от осознания собственного унижения будет неимоверно горько. «Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего перед свиньями, чтобы они не попрали его ногами своими и, обратившись, не растерзали вас». Наама решила следовать этому библейскому совету, лишь высокомерно подёрнув плечом в ответ на обидные слова.
- Хватит! – наконец-то у женщины прорезается голос. – Довольно. Я не стану больше вас слушать, мне глубоко противно каждое ваше слово, так и знайте, - выдохнув, она поворачивается к собеседнику. Всегда смотришь на того, с кем говоришь. Чтобы он не мог отвести глаз от тебя, а ты видела любую перемену в лице его. – Я достаточно хорошо разбираюсь в… во всех, - снова этот высокомерный тон, надменный взгляд холодных яростно блестящих глаз. – Вы хотите, чтобы я поверила в то, что совершила ошибку, отдав вам кольцо Всадника? Напрасный труд, я знаю, что права. Вы не такой, как ваши братья, я увидела это в вас ещё при нашей первой встрече в Вермонте. Но раз уж наша беседа не приносит результата, я предпочту покинуть это проклятое место и вас, чтобы не слушать ваши речи, - Наама ослепительно улыбается, ибо ничего другого ей не остаётся. Побеждённой и сломленной она не уйдёт. – Свою судьбу я создаю сама. Если я вдруг засобираюсь умереть, извещу вас, чтобы вы могли подержать меня за руку в этот скорбный час. Вы ведь этого хотите, м? – губы смыкаются и растягиваются в надменно-пошловатой ухмылке.
Праматерь, еле сдерживая нахлынувшее бешенство, скрывается за кулисами, где даёт волю своей ярости. Кулаки исступленно бьют стену, будто её необходимо пробить, чтобы выбраться наружу, прочь из этого душного затхлого места, наполненного полумраком и тошнотворной слабостью. Женщина молча колотит стену, не обращая внимания на боль в разбитых костяшках и содранных ладонях. Нужно здесь и сейчас выбросить всю эту засевшую в печёнках ненависть к Азраилу, чтобы, выйдя на улицу, забыть об этой встрече и своём провале и сосредоточиться на спасении собственной жизни. Теперь это дело принципа. Устав биться, она садится на колченогий стул и тяжело дышит. Сил всё меньше, раны не затянутся ещё очень долго. Руки покраснели от напряжения и крови, пальцы едва сгибаются. Но эта боль приносит облегчение. Разум, застланный пеленой гнева, проясняется, она уже жалеет, что ушла. Наверняка он слышит её, он рассчитывает на то, что волна обиды и негодования сойдёт, и Наама вернётся. Ему что-то нужно от неё, раз он так упорно давит на безвыходность ситуации и, казалось бы, теряет время, которое мог бы потратить с умом. Нет, он хочет быть рядом с ней, но теперь эта мысль Прекраснейшей совершенно не льстит.
- Хорошо, ладно, - женщина возвращается на сцену, садится на упавший набок трон, снимает с себя тунику и начинает с остервенением оттирать кровь с разбитых рук. Она не смотрит на архангела, но продолжает говорить. – Как я уже говорила, вы блефуете. Вы не стали бы тратить своё время на загордившуюся женщину, - она передразнивает Азраила, но на лице нет и тени улыбки, - просто так, ради личного удовольствия. Вы хитры и проницательны, но злорадство вам не присуще, это чувство слишком…низкое для вас, не так ли? На такое способна я, а вы, - Наама поднимает голову и смотрит в глаза мужчины. Чуть дрожащий палец устремляется в его сторону, - вы чего-то мне не договариваете. Ваша речь должна была выжать из меня что-то, но, увы, не вышло. Вы ведь мудрейший из живущих, наверняка вам известен какой-нибудь хитрый способ остановить этот хаос. Так скажите мне, чего вы хотите? Почему не уходите? – отбросив запачканную кровью тунику, женщина закидывает ногу на ногу и, подперев кулаком щёку, устало глядит на архангела.

Sie will es und so ist es fein.
So war es und so wird es immer sein.
Sie will es und so ist es Brauch,
Was sie will bekommt sie auch.
«Rosenrot» by Rammstein

- Это - самое меньшее, что я могу сейчас для вас сделать.
Он протянул праматери платок. Та недоверчиво смотрит на его руку, затем ему в глаза. На лице проскакивает недоверие и сомнение – она прищуривается и чуть отстраняется от архангела. Её тело уже по привычке воспринимает любой жест в свою сторону как непосредственную угрозу. Но уже через несколько секунд Наама взяла платок и сжала в руке. Чуть растерянный взгляд уходит куда-то в сторону, но потом женщина снова высокомерно изгибает брови и смотрит в лицо сидящего напротив мужчины. Она выслушивает его не перебивая, только поглядывает исподлобья. Она даже не шевелится, сохраняя всю в ту же расслабленную позу, глубоко внутри оставаясь напряжённой. Стойкое ощущение неприязни, вызванное чувством, что ей диктуют условия, просачивается на её лицо, делая его отрешённым и брезгливо сгибая губы. Но собеседнику глубоко плевать на это, и праматерь продолжает дипломатично держать себя в руках.
Когда Азраил умолк, Наама только ухмыльнулась. Изнутри её переполнял клокочущий гнев, готовый выплеснуться наружу в любой момент. Праматерь только коротко кивнула и взглянула на подмаргивающие светильники, света которых итак едва хватало, чтобы собеседники видели друг друга и всё вокруг. Нет, снова погрузиться во тьму она театру не позволит. Сделав усилие над собой, женщина закрыла глаза. Она не станет кричать, зачем снова попадать в этот силок безысходности? Она просто убьёт его. Каким бы он архангелом ни был, с вырванным сердцем он вряд ли сможет жить. Демоница пробьёт его грудь насквозь, сожмёт в руке ещё бьющееся сердце и улыбнётся. Да, она улыбнётся, как победитель, наступающий на врага своего и детей врага своего, соберёт в ладони тёплую кровь и сделает один глоток, а потом вытрет руки об этот добротно сшитый пиджак и пойдёт домой. Назойливый треск лампочек прекратился, праматерь открыла глаза.
- Значит, у вас уже был план? – она говорит чуть тише и чуть ласковей, чем надо было бы. – Что ж, заклинание, перемещающее во времени, – это хорошо. Я надеялась на что-то подобное, вы же так мудры и прозорливы, - женщина наклоняется и бросает платок в лицо хозяину, а в следующий миг бьёт в лицо со всей силы. Удар приносит ей долгожданное облегчение и неожиданный азарт. Наама кидается на Азраила, они падают на пол. Не дав архангелу прийти в себя, праматерь усаживается сверху. - Я вам не трепетный ангелок без мозгов! – яростно рявкает она. – Идиотку из меня делать вздумали! – ободранные окровавленные пальцы впиваются в шею мужчины. Гнев беспощадно исказил лицо праматери, она раскраснелась и тяжело дышала. – Кажется, пора вам кое-что объяснить, дабы вы поняли, с кем имеете дело. Мои таланты простираются немного дальше, чем вы представляете. Я способна на гораздо большие вещи, чем просто петь в уши похотливым скотам, которым наплевать, кого убивать и грабить. Для меня нет предела возможностей. Так что если хотите плодотворного сотрудничества, зарубите себе на носу – я превосхожу любого, кого вы знали! Во всём. Меня не пугает ничего из того, что вы мне сулите. Я вижу цель – и я к ней иду, и не смейте приписывать мне это идиотское ангельское малодушие или демоническую алчность! – последние слова она уже кричит ему в лицо, не в силах сдержаться. Намотав на руку галстук, женщина наклоняется к Азраилу и продолжает уже куда спокойнее, но всё так же грозно. – Вы ошиблись, сказав, что я что-то потеряю. Слава, власть, богатство – это моё оружие против мира, они для меня ничего не значат. Я лишилась всего, что мне было дорого, мне терять нечего, понятно? Так что извольте поведать мне, любезный Азраил, что это за заклинание, пока я не ударила вас ещё раз.

Come and share this painting with me.
Unveiling of me, the magician that never failed.
«Slow, Love, Slow» by Nightwish

Острое лезвие рассекло кожу, и Наама, сдавленно вскрикнув, отскочила от своей жертвы. Грудь охватила саднящая боль, дыхание стало неровным, всхлипывающим. Женщина с ужасом смотрела на кровь, которая лилась из пореза, пропитывая чёрную майку. Попытки остановить кровотечение были безуспешны, она только запачкала руки. Пока прамать спешно отползала от вооружённого архангела, закрывая рукой ноющую рану, в её голове вертелся один вопрос: промахнулся или просто припугнул? Злые серо-голубые глаза прожигали мужчину насквозь, горели злобой и ненавистью не только к нему лично, но и ко всему его вымершему племени. Он пытался убить её! Изуродовал! Чего ж теперь мешкает? Почему не добьёт, победа ведь будет на его стороне… Но архангел не торопился с убийством. Наама поднялась на ноги и уставилась на него, осторожно стряхивающего драгоценную кровь с жала клинка в уродливую чашу – грубую работу театральных реквизиторов.
- Простите. Мы нуждались в вашей подлинной храбрости, и я не сумел придумать иного способа добыть её.
Женщина, недоверчиво поджав губы, глянула на кубок. Она пристально следила за Азраилом, стараясь не прозевать новую попытку нападения. Но тот убрал клинок и подошёл к ней. Наама почувствовала прикосновение холодной ладони к ключицам, ошеломлённо вздохнула и удивлённо взглянула на архангела. Смущённая, она всё же не дала себе отпрянуть от него. Прикосновение длилось всего несколько секунд, но их хватило, чтобы женщина почувствовала, как кровь приливает к шее и щекам. Вторя невидимой струне, задетой архангельской дланью, все мышцы женского тела напряглись. Праматерь чувствует, как исчезает боль в груди и пальцах, как перестаёт саднить разбитая губа, и улыбается.
- Благодарю, - тихо произносит Наама, когда Азраил отдёргивает руку. Она подходит к нему вплотную без всякой опаски, хотя всего несколько минут назад он причинил ей серьёзный вред. Глядя мужчине в глаза, она поправляет его выбившийся галстук, стряхивает с пиджака пыль. – И, так уж и быть, прощаю, - прамать оглядывает собеседника с ног до головы, и с губ не сходит лёгкая улыбка. Взгляд немного озорной, даже насмешливый, во внешних уголках глаз залегли морщинки. Наама аккуратно, но смело, убирает волосы с лица архангела, проводит окровавленными пальцами по его щеке. Хоть она тысячу раз успела разглядеть его, но во взгляде проскакивает какое-то удивление. Пожалуй, она никогда бы не прикоснулась к Азраилу, не сложись обстоятельства именно так. Женщина касается своими губами рта мужчины, будто пробуя, проверяя его реакцию. Мгновенного отторжения не последовало, и она уже смело кладёт ему руку на плечо, чуть сжимает пальцы и целует в следующую секунду. Целует властно, немного жадно, не трепеща, но торжествуя, и чуть дольше, чем ожидала сама. Оторвавшись наконец, Наама глубокого вздыхает, будто напившийся из холодного родника уставший путник, и отводит взгляд.
– Значит, заклинание перемещения во времени? – через мгновение она обходит собеседника и идёт к противоположному краю сцены. – Мы сможем вернуться в прошлое и остановить меня. Так, а что за ингредиенты нужны для этого заклинания? Уж слишком абстрактно звучит «храбрость», вы не находите? И почему именно моя храбрость? Вы тоже не трус, как я погляжу, – женщина не поворачивается к нему лицом, чтобы не выдать свою хитрую довольную улыбку.

Так что к черту жалеть себя, меньше никчемных рефлексий и больше рефлексов.
Когда ставится четкая цель, то пустые скитания становятся квестом.
«Неваляшка» by Oxxxymiron

Тайное знание, любящее сердце и невинность. Ах да, ещё храбрость. Видимо, Создатель действительно всё предвидел и предусмотрел, в своей слепой любви к человечеству дозволив появиться заклинанию, ингредиенты к которому могут найти исключительно люди. Откуда у праматери возьмётся любящее сердце? Выгляните-ка в окно, достопочтеннейший архангел, там вы увидите, какое у Наамы сердце. Из-за этого самого сердца состоялась эта встреча. О невинности и речи быть не может. Не в этом веке, не в этом теле, да и что есть невинность? Тонкая грань, преодолевая которую, девушка становится женщиной, женой, собственностью, шлюхой? Или состояние души, нетронутой пороком? Ни того, ни другого Наама в себе не обнаруживала. Однако, отчаиваться она не стала – слова Азраила пребольно хлестнули её инстинкт выживания, жить хотелось так сильно, как никогда раньше.
- Как видите, найти их будет гораздо сложнее, уверен я был лишь в вашей храбрости. И здесь я прошу вас оказать мне помощь.
- Неужели? – женщина повернулась к собеседнику и издевательски усмехнулась. – У вас закончились уловки? – она снова горделиво подёрнула плечом и посмотрела в зрительный зал. Теперь, когда он был скрыт в темноте, ей стало легче. Невидимый зритель, посмеивающийся над происходящим на сцене исчез, растворился в этой пугающей черноте. Но для уверенности Наама ещё раз оглядела каждый ряд, выискивая силуэт. Нет, это лишь её бурная фантазия отзывается на глупые страхи. – Впрочем, это не имеет значения. Если заклинание – не плод чьей-нибудь больной фантазии и не глупая сказочка, где слюна дракона великой силой метафоры превращена в храбрость, мы достанем эти ингредиенты.
Тайное знание. Любящее сердце. Невинность. Женщина повторила про себя эти слова и посмотрела на мужчину, чуть склонив голову набок. Кто как не малах ха-мавет, могущественный и всезнающий, владеет неким секретом, неизвестным никому больше? Или всё же он так же пребывает в неведении, как и все остальные? Эта мысль позабавила Нааму, она усмехнулась, повернулась на каблуках и зашагала по сцене.
- Правда вот, если в нашем распоряжении только мы, всё действительно безнадёжно, - она ногой отшвыривала реквизит, пока не заметила на полу что-то блестящее. Зажигалка. – Потому что тайных знаний не существует. Тайное оно на то и тайное, чтобы оставаться нераскрытым, а знание уже подразумевает тот факт, что о нём кто-то знает. Те небесные секреты, что ангелы-стражи нашептали своим жёнам, теперь называются словом «наука», - по полу заскрежетали ножки бутафорского трона, на котором должны были восседать лжекороли. Прамать довольно устроилась на нём, выудила из заднего кармана своих теперь уже испачканных пылью и грязью джинсов пачку сигарет. – И какой во всех этих знаниях прок, если мир спасти может заклинание, ингредиенты которого больше похожи на перечисление главных качеств скаута, - Наама ворчала и щёлкала зажигалкой. Искра высекалась, но язычок пламени никак не хотел появляться. Женщина раздражённо раз за разом крутила колёсико, пока пламя, наконец-то, не вспыхнуло. Прикурив парой глубоких затяжек, она выдохнула в потолок белый дым, который быстро рассеялся вокруг неё. – Какой в них прок, если я разрушила мир практически голыми руками? - усмешка коснулась её губ. – Да и если копнуть поглубже, что вы можете знать такого, что неизвестно мне? Когда кто умрёт? Отнюдь, вы можете разве что предположить… - последние слова она говорила, глядя в зрительный зал. Ум Наамы, заточенный под переговоры, интриги и коварные хитросплетения отношений был чист, как лист бумаги. Тайное знание… Пожалуй, если эта задачка для них представляет сложность, что будет дальше?

Come into my world,
See trough my eyes.
Try to understand,
Don't want to lose what we have.
«See Who I Am» by Within Temptation

О, со всей страстью, на которую ещё была способна остывающая душа, Наама ненавидит   равнодушие к себе. Любовь и восхищение она привыкла принимать как должное, ненависть – как забаву. Забота ею высокомерно отвергается, а зависть впитывается каждой клеточкой своего тела, как соки земли всасываются прекрасным цветком, который растёт всё выше и наливается ядом. А равнодушие убивало праматерь, вселяло первобытный иррациональный страх. Перед равнодушным она была бессильна, её чары теряли свою мистическую власть над умом и сердцем. Безразличие Азраила было сущей отравой, проникающем через уши и глаза, сковывающей её сознание и тело изнутри. И она не знала, как преодолеть эту свою беспомощность перед ним. Одна только мысль о том, что твердокаменную стену бесстрастности не пробьёт ни её красота, ни хитрость, взвинчивала злобу до степени животного бешенства. Беспомощным хищником, зажатым в угол, смотрящим прямо в дуло ружья, - вот кем сейчас чувствовала себя женщина. Кто из них тут обладатель каменного сердца, в конце-то концов? Наама владела своей красотой, как Леонардо кистью, и с несвойственным её натуре хладнокровием рисовала на полотне то, что ей было нужно. Мужчин обезоруживала нежность праматери, сладкой терпкой волной накрывающая сознание. Она знала, как прекрасна в гневе; что её страсть не остаётся без ответа, а слёзы растапливают любое сердце. Но всё это рассыпалось пеплом перед архангелом смерти, пачкая руки и нутро. Наама теперь почему-то чувствовала себя грязной.
- Я не знаю ничего такого, чтобы могло сойти за тайное знание, - холодно ответила женщина, чувствуя, как омерзение подбирается к горлу. – Могу тут три мешка правды рассказать, но это, как вы выразились, грязные подробности и кулуарные сплетни. Увы и ах, - она развела руками, признавая своё поражение. Всё, чем ты жила, что ты использовала, как оружие, что ты знала теперь тебе не пригодится. Ничего-то у тебя не получается толком, да? Одно лишь отвращение к себе самой – неспособной возвыситься над скверной, порочной, невыносимо глупой, - леденит внутренности. Нет-нет, сиди на своём троне, терпи, такова теперь твоя участь. Если хочешь сохранить на плечах голову, придётся снять с неё корону. Или любовь к власти в тебе сильнее, чем любовь к жизни? Раздумывает праматерь всего секунду и остаётся неподвижной. Наплевать, что с ней случится, когда заклинание перенесёт их в прошлое, лишь бы жизнь сохранили. Сказав себе это, Наама вся сжалась, будто от болезненного спазма – понимание того, что она ради жизни готова на любое унижение, было неприятно физически. Но как ей не было сейчас противно, смерть выглядела куда хуже позора.
- Скажите, Аль-Наамат, известно ли вам моё истинное имя?
Женщина передёрнулась. Аль-Наамат звучало как прозвище, как удар по жестяной банке – такой же пустой и гулкий звук. Архангел прекрасно знал, что настоящее имени праматери – Ноема. Так её назвала мать, впервые взяв на руки. Немного неблагозвучное имя, проскальзывающее, как визг шины по мокрому асфальту. Праматери пришлось изменить его на более мягкое и липнущее к языку – Наама. Словно стон удовольствия, срывающийся с губ любовника. Его-то он не разу и не назвал. Наама же опасалась произносить его имя – по старой привычке, чтобы не накликать беду. Хотя куда уж хуже-то?.. Но к чему это он? Женщина помахала рукой, разгоняя сигаретный дым, и удивлённо уставилась на мужчину.
- Ваше имя? Нет, если бы знала…- на сцене воцарилось молчание. Да, ты бы нашла средство, привязала бы его к себе, а потом убила, предварительно заставив корчиться в страшных мучениях. Настоящее имя даёт над ангелом или демоном неограниченную власть, а ты не особо совестливая. Но стоит об этом промолчать, иначе клинок всё-таки вонзится в твой живот. – У вас много имён, какое же из них истинное?

Я прошу прощения у Мудрейшего и Всемогущего за пост от первого лица, но раз уж флэш экспериментальный, я не могла не попробовать.
Для владыки любовь – это западня:
Чтобы власть отнять, чтоб сломить меня!
- Нет важней любви...
- Но все ж дороже власть!
мюзикл "Последнее испытание": «О любви».

В начале было Слово. У каждого в начале есть это Слово. Его имя.
Я слышу имя архангела смерти, запоминаю это сочетание звуков, и меня охватывает такой трепет, что все остальные чувства уходят на второй план. Всё моё существо тянется к этому величию, стремясь в эту секунду слиться с ним в унисон и раствориться в нём без остатка. Кажется, что даже обнажённая кожа старается впитать в себя эту мощь. Вместе с восторгом внутри разрастается горечь: меня такое благословение не коснулось и вряд ли коснётся когда-нибудь. Мы и раньше-то не были особо похожи, но теперь я поняла, насколько широка и глубока пропасть между мной и малах ха-маветом. Этот момент предельно сокровенен, печать сего таинства я вижу на лице Азраила и молчу, чтобы не нарушить торжество второй жертвы. Сама себе же я даю слово, что никогда и не при каких обстоятельствам с моих уст не слетит сказанное имя.
И тут в кубке вспыхнуло пламя. Огненная волна вырвалась из недр чаши. Я инстинктивно сделала шаг вперёд к этому свету, но наткнулась на архангела. Укрыл или просто преградил путь? Я отбросила эту мелочную мысль и уставилась на огонь. По телу пробежали мурашки, подгоняемые тёплой волной – я чувствовала жар пламени, хоть и стояла далеко. Оно разгоняло тьму, которая тяжестью лежала на моих плечах. Оно будто лизнуло меня изнутри, забрав с собой гнев, и потухло. Язычки пламени ещё плясали в моих глазах, когда Азраил повернулся ко мне и задал вопрос:
- Что вы можете рассказать мне о любви?
- О любви? – хотелось усмехнуться, но рот мой почему-то выдаёт вымученную улыбку благодарной вдовы на поминках. Дабы мои слова снова не приняли за высокомерную брехню и сплетни, стараюсь говорить открыто, глядя ему в глаза, хоть это и трудновато теперь – я сомневаюсь в каждом слове своём. – Любовь – это… слабость, - от моего циничного обыденного тона коробит меня саму, но я продолжаю. – Она, как ржавчина, разъедает самый крепкий доспех, дурманит самый острый ум, как наркотик. Нет сердца, ей неподвластного, - умолкаю на несколько секунд, чтобы обдумать свои следующие слова, - если только не открыть главный секрет. Нужно, чтобы любили тебя, а твоё сердце должно остаться неприкосновенным. Пустым. Ведь есть более полезные вещи, которыми его можно наполнить.
Например, гневом. Разрушительная мощь его столь же велика сколь велика сила любви, но на деле проку от гнева куда больше. При мысли об этом теперь мне отчего-то становится зябко. Я провожу ладонями по плечам, и холодная кожа отвечает на прикосновение мириадами мурашек. Нет, этого ингредиента во мне нет, как и тайного знания. Любовь… В мире нет ничего подлее любви мужчины и женщины. Это эгоизм, похоть и отчаянный страх одиночества, но не больше. Настоящая любовь требует уничтожения себя ради другого, а кто из смертных на это готов? Любовь – это верность, абсолютная верность до самого последнего вздоха. Способны ли они на такое? Нет. Но они готовы назвать любовью привязанность, дружбу, выгоду – что угодно, только не то чувство, мощь которого их страшит. Люди становятся жестокими собственниками своей страсти, стражами сокровища, которое на самом деле ничего не стоит. Этим я и пользовалась, чтобы добраться до самых потаённых уголков их запачканных душ. Я пила из бездонной чаши человеческих пороков, я поила из неё других, но ничего похожего на любовь я там не нашла. Желание, ревность, самолюбование и слепая вера – только можно ли всё это назвать любовью?
– Мне не довелось познать любви, о которой вы хотите услышать. Это чувство... оно губит амбиции, делает правителя слабым. Любовь прекрасна, она несомненно важна, - мой голос приобретает твёрдость, и слова летят под потолок театра, - но власть дороже всего. В мире есть куда более благородные чувства: любовь матери к своему ребёнку, любовь ребёнка к своим родителям, любовь к родной земле или к Богу, - поднимаю голову и смотрю на Азраила, пытаясь угадать его мысли. Впрочем, это занятие бесполезное.

Если бы любовь не была орудьем,
Может быть, она и спасала б души.
Но во все века неизменны люди,
И любовь их злу и гордыне служит!
мюзикл "Последнее испытание": «Легенда о вратах».

- Люди много чего говорят, - я равнодушно пожимаю плечами. Не согласиться с Азраилом трудно – любовь издревле воспевали как нечто неземное, ниспосланное Создателем. Она сильна, потому что захватывает человека полностью. Его ум и тело больше не подвластны сознанию, им управляют муки терзаемой души и вспышки возбуждения. Любовь – это могущество, но только в руках того, кого любят. Тот, кто любит, становится слаб и сам себе уже не принадлежит. Я не устаю себе это повторять, потому что я, как и всякое существо от рода человеческого, имею к ней предрасположенность. – Чтобы бессмысленное существование превратилось в жизненный путь. Чтобы на смертном одре сказать: «Моя жизнь была ненапрасной». Но на деле ими руководят голод, страх и похоть.
Мне нужно подумать, и я замолкаю. Любовь. Самое эгоистичное чувство, которое разрушает не только своих жертв, но и всё вокруг. Объятый пламенем кнут, раскалённое жало, которое гонит любящего в нужную сторону. Сила любви соразмерна силе того, в чьём сердце она поселилась. Скольких кровопролитий, скольких страданий можно было бы избежать, если бы люди думали головой, а не этим пресловутым сердцем. Оправданные любовью убийства, войны, бесчестья и предательства становятся подвигами в глазах людей. У любви миллионы обличий и тысячи символов, как среди них найти то, что будет третьим ингредиентом? Как мне понять, как увидеть в своём оружии что-то светлое и доброе, дающее надежду, что и подразумевается заклинанием? Без этой самой любви я не была бы той, кем являюсь сейчас… Мой трон покоится на горе трупов, которые при жизни отдали сердце своё мне. Я всё ещё стою у края сцены. Закрываю глаза, и воображение рисует мне стены цветущего Илиона. Тёплый ветер несёт с берегов запах моря, такой свежий и солёный. Этот аромат свободы смешивается с благоуханием цветущих деревьев, что растут в троянских садах. Бриз чувствуется даже в вони погребальных костров, в тошнотворном железном смраде крови, пролитой под стенами Трои. Крови, пролитой по прихоти одного наглого мальчишки и одной умной женщины, которые воспеты в истории, как любовники. Это оскорбление. Оскорбление меня и старшего из сыновей Приама, любовь которого к жене была сильнее чар прекраснейшей из женщин.
- Для этого заклинания нужна любовь иного толка, - видение растаяло, я снова окружена полумраком и недоверием. Опять он вздумал меня учить. Я сжимаю кулаки, потому что мне вновь неимоверно хочется ударить этого пернатого всезнайку. Пропускаю его разъяснения мимо ушей. Я сама прекрасно понимаю, какая любовь должна послужить третьим ингредиентом. Я даже отыскала такую в своей памяти, но у меня не осталось ничего, что бы её символизировало. Одна только горечь поражения.
- Это так, чтобы вам было понятнее.
- Припоминаю что-то такое… - наигранно усмехаюсь. – Любовь одного царевича стоила ему глаз, ушей и языка, а его городу и народу – жизни. Великая жертва во имя ничего. Я знаю, что такое любовь, - с бархатной нежностью отвечаю я и поворачиваюсь к архангелу. – Я сказала, что не испытывала подобного, но не обязательно пробовать, чтобы знать, правда ведь? – мой взгляд упал на руки Азраила. На левом безымянном пальце всё так же неизменно блестит кольцо. Я чувствую, как надежда и торжество, будто две переплетённых кобры, разворачиваются в груди. – Истинно говорю вам: любовью владеет тот, кто знает её секрет, - я присаживаюсь на корточки слева от мужчины и жадно смотрю на обручальное кольцо. – Как вы там красиво сказали? «Ни ангелы неба, ни демоны тьмы разлучить никогда не могли...»? – тянусь к левой руке архангела, дотрагиваюсь до кольца, а затем встаю, широко и довольно улыбаясь. – Кажется, мистера Кросса даже Смерть не смог разлучить с его символом любви. Если я успела кой-чего понять, эту любовь нужно отдать добровольно, как я отдала свою храбрость, а вы – своё имя. Хозяин кольца не вы, а Август Кросс. Это так, чтобы вам было понятнее, - на моём лице нет и тени торжества, это было бы слишком очевидно. Идея даже для меня выглядит сумасбродно, но есть ли у нас вообще выбор?

Have to fight,
Cause I know in the end it's worthwhile,
That the pain that I feel slowly fades away.
It will be alright.
"Pale" by Within Temptation.

Архангел скрылся за кулисами,  Наама отворачивается и беззвучно выдыхает, прижав холодные руки к солнечному сплетению. Плечи сами собой опускаются под тяжестью невидимой ноши. Женщина сгибается и замирает в безобразно кривой позе человека, получившего удар в живот. Не дышит, не думает, молчит. Только ждёт, когда растает комок в горле и напряжение во всём теле сойдёт на нет. Нужно вытерпеть эту накатившую волну боли. Нельзя кричать и лить слёзы. Слишком многое итак уже было себе позволено. Одна секунда слабости, и всё содеянное окажется напрасным. Праматерь делает несколько шагов и прислоняется к стене. Секунда, другая, третья... Мучительный прилив, что рвётся с губ душераздирающим воплем, отходит куда-то вглубь сознания, где плещется мутными водами долгие годы. Дрожащей рукой Наама вытирает выступивший пот со лба и улыбается. Снова победила, смогла пересилить себя. Так держать.
- Прошу прощения, мэм...?
- Наама, - громко сказала женщина. Дрожащая рука сделала приглашающий жест – подойди, не бойся.
Праматерь неохотно повернулась и оглядела мужчину с головы до ног. Мимолётный интерес во взгляде сменился жадным хищным блеском. Август Кросс был обыкновенным мужчиной, простым и маленьким. Таких можно было покорять пачками по сто штук, но эта победа не приносила удовлетворения. Они не сопротивляются, не отвечают на хлёсткие чувства и зов страстей. Не бросаются в омут с головой, а стоят на бережку, намочив ноги, и терзают себя бессмысленными угрызениями совести. Добыча, которая сама идёт в руки с видом мученика, Нааме неинтересна. Она просто подтолкнёт его к жертве. Голодный взгляд серо-зелёных глаз становится мутным и отстранённым.
- Мне сказали, что я должен вам чем-то помочь?
- Здравствуйте, Август, - оттолкнувшись от стены, праматерь подошла к мужчине и достаточно добродушно улыбнулась. – Приятно с вами познакомиться, жаль, что это происходит при таких обстоятельствах, - обойдя Азраилов вессель, дабы больше не было необходимости смотреть ему в глаза, Наама подняла кубок, в котором кровь перемешивалась с сияющим знанием. Помолчав с полминуты, она заговорила. – Не стану ходить вокруг да около. Мир этот катится в пропасть небытия. Большая часть того, что вам было известно, уничтожено. Мы с… вашим соседом, - секундная заминка, рука сильнее сжимает чашу с ингредиентами, - собираемся сотворить заклинание, которое остановит гибель мира и вернёт всё на свои места, - женщина фыркнула себе под нос. – Но прежде мне бы хотелось услышать ответ на один вопрос, - слова слетали с губ тихо и вкрадчиво. Наама ничего не могла с собой поделать даже на пороге гибели – беседа всегда была больше похожа на соблазнение. Наама осторожно поставила чашу на бутафорский трон и посмотрела на Августа. - Прошу вас, удовлетворите моё любопытство, - она выдавила из себя вымученную улыбку, потом, будто что-то вспомнив, замахала руками.- Я вас обманывать не стану, об этом не думайте! Ложь уже не спасёт меня от смерти. Вопрос мой таков: почему вы согласились помочь? Что он вам сказал? Обещал вернуть супругу? Вас даже одержимость ангелом не смогла разлучить с памятью о ней, - Наама посмотрела на кольцо, но уже не почувствовала никакой радости или предвкушения победы. Это просто кусочек металла, обвившийся вокруг пальца незнакомого ей человека. – Мир отнял у вас сначала возлюбленную, потом собственное тело. Чтобы заклинание получилось, и мир был спасён, вы отдадите мне то, что вам дороже всего. За красивыми словами скрывается жертва. А стоит оно того?
Да, пусть будет так! Как страстно желала праматерь осушить эту чашу и покончить с этой глупой попыткой геройства. Ведь ни она, ни Азраил спасителями не являются. Для архангела это попытка исправить «череду роковых ошибок» и искупить свою вину. О людях он не думает, о своей семье тоже. Мотивы Наамы тупы и эгоистичны, будто она не праматерь и королева, а избалованный ребёнок. Она просто рада снова видеть его, пусть он и не скрывает своего гнева и презрения.
- Как по мне, так нельзя нам давать шанс всё исправить. Мы не заслужили ни прощения, ни попытки что-то исправить и забыть о содеянном.

Ахтунг! Многа имоцый. И да, я нарушила правила, пост больше страницы, но it hurts so much и все дела.

Hot summer nights mid July,
When you and I were forever wild.
The crazy days, the city lights
The way you'd play with me like a child.
'Young And Beautiful" by Lana Del Rey

Don't you ever say I just walked away
I will always want you.
"Wrecking Ball" by Miley Cyrus.

- Что ж, это похвально, - холодно заметила праматерь на слова Августа о супруге. В глубине души она надеялась, что кольца будет недостаточно. Ей хотелось вырвать его доброе сердце и выдавить из него эту любовь в чашу, как сок из созревшего плода. Сперва  он начал было раздражать, как и любой, кто смел Нааме перечить. Если бы им довелось встретиться при других обстоятельствах, демоница бросилась бы в словесную атаку, стегала его злыми жестокими словами, пропитанными кровью, пока не сломала бы этого смиренного святошу. Но теперь в его речах она увидела свою правоту. Да, Кросс действительно преподнёс третий ингредиент на блюдечке. Раздражение прошло, и женщина смотрела на Августа уже не как на дерзнувшего усомниться в её правоте, а как на диковинную зверушку. Он был будто из другого мира, который хрустнул и рассыпался под ногой праматери.
- Расскажите мне обо всём, прошу. Я помогу вам в любом случае, но, быть может, вы хотите сказать что-то ещё? Сейчас самое время.
Наама сомневается. Есть ли смысл рассказывать ему истинные причины случившегося? Он ведь простой смертный человечишко, как понять ему то, что хранит в себе существо, которое живёт уже восемь тысяч лет? Но расчёт подталкивает её к мысли о том, что, только рассказав всё, она может отговорить его жертвовать своей любовью. А если не получится, то он забудет её слова, будто ничего и не было. Доверие с предосторожностью – как это в духе такой интриганки.
- Сядьте уже, - нервно бросает праматерь мужчине и убирает руки за спину. Она не хочет, чтобы он к ней прикасался, поэтому делает несколько шагов в темноту сцены. Туда, где он не сможет разглядеть её лицо. Наама скрывается во мраке, всё ещё наблюдая за мужчиной. Она оглядывается, пытаясь разобрать в темноте хоть что-то, но вскоре бросает эту бессмысленную затею, позволяя чёрной глубине захватить себя и растворить в себе, оставив только голос.
- Сильны любовь и слава смертных дней. И красота сильна. Но смерть сильней.
Но так ли это в вашем случае? Ответ прекрасно известен нам обоим. Ведь вам дороже власть.Я много чего пережила, но к делу, пожалуй, относится лишь то, что я – последняя королева Ада. С тех пор, как я перестала быть человеком, я только и делала, что добивалась власти и использовала её, чтобы получить ещё больше власти.
Но каков толк в мимолётной иллюзии счастья, если я смотрю на вас, а вы любуетесь властью?Но Азраил никакого отношения к моим дурным наклонностям не имеет. Наоборот… - голос дрогнул и стих. Наама набрала в грудь побольше воздуха и сжала кулаки, с наслаждением чувствуя, как ногти впиваются в огрубевшую кожу ладоней. Несколько секунд абсолютной тишины: ни вздоха, ни мысли, ни стука сердца, ничего. Сейчас, вот-вот должно отпустить. Она выдыхает через чуть приоткрытый рот, после встряхивает головой и подушечками пальцев касается кожи на ладонях там, где до сегодняшнего дня они были вспороты поперёк восемью маленькими шрамами-полумесяцами – по четыре на каждую руку. Теперь их нет, но кожу покалывает всё так же. – Обманом и лаской, мудростью и строгостью он заставил меня остановить этот кровавый танец. Я не перестала ценить всё, что имела и хотела приобрести, но он...  Не думаю, что вы поймёте, - на сцене снова воцарилось молчание. Женщина тряхнула головой и продолжила. – Случилось так, что он покинул меня. Его долг всегда был на первом месте. Он же архангел, он создан с этим, а против своей природы идти бессмысленно!..  Упрекнула бы я его? Никогда, – в словах звучали нотки отчаяния. Вы можете возразить, указать мне на мой долг и на то, что я покинул вас ради него. Что ж, резонно. Но долг не губил во мне того, кем я являюсь, и уж явно не отравлял вам существование.– Разумеется, я была готова ждать! Но обстоятельства вынудили меня занять трон Ада. Я поспешила написать Азраилу, чтобы предотвратить недоразумения. Я объяснила, каким тяжким бременем для меня становится корона, и что я по-прежнему жду нашей встречи. Чтоб я сдохла, если в том письме было хоть слово неправды. Ответ не заставил себя ждать, - Наама со стоном садится на грязный пол, прижимается спиной и плечами к стене и смотрит в чёрную пустоту. Строки его ответа сами возникают в её сознании – ведь времени выучить их у неё было предостаточно. Как часто она оставалась в своих роскошных апартаментах наедине с его письмом и чувствовала, что в комнате на самом деле присутствуют двое – она и его почти осязаемая  ненависть. – «Я пытался смотреть на вас другими глазами, увидеть красоту за маской чудовища, поверить в то, что вы, даже вы способны хотя бы ненадолго отставить это притворство и позволить себе думать о чём-то помимо своей гордыни. Тогда я ошибся в первый раз», - её голос становится тише, а дыхание перехватывает. Сколько ни пытайся, а повторить это спокойно не получается. – Он не поверил в то, что я могу измениться, и упрекнуть его за это нельзя. «Вы были дурной распутной девкой, жаждущей власти, когда мы увиделись впервые. Ею вы и остались».  И я… я очень хотела разозлиться и возненавидеть его, чтобы отомстить, вонзить ему клинок в сердце и наслаждаться его последними секундами. Но я не смогла.
Мы, несомненно, увидимся вновь. В конце времён я приду за вами. Но я больше не буду вашим другом, скорее наоборот, стану тем, кем был всегда - смертью.- Мы встретились с ним в конце времён, как и было предначертано. Никто не говорил, что я не могу приблизить этот конец. Это я и сделала, использовав все свои силы и ресурсы. У королевы Ада таковых достаточно. Я дала этому миру то, чего он заслуживал – войну, агонию и гибель. Иначе он бы просто не пришёл. У меня не было выбора, - голос, что жёстко и властно чеканил слова несколько секунд назад, стал тихим и робким. – Боюсь только, что ему уже всё равно. Я поступила, как чудовище, коим и являюсь. Я не хочу склеивать этот мир заново. И прощение мне не нужно. Мне нужен мой Азраил.

And I know it’s wrong, and I know it’s right.
Even if I’ll try to win the fight.
My heart will overlord my mind
And I’m not strong enough to stay away.
"Not Strong Enough" by Apocalyptica feat. Brent Smith of Shinedow

Наама слушала мистера Кросса с горькой ухмылкой. На что она надеялась, рассказывая ему всё? Какую ж, однако, глупость она совершила. Уверенность мужчины осталась непоколебимой, а в голосе его теперь сквозила жалость. Нужно было сперва показать ему мир за стенами театра. Может быть, тогда Август увидел бы в этих могильниках человечества её агонию. Мир погибал неохотно, мучительно, сгорая и истекая кровью своих обитателей, – Нааме это приносило облегчение. В разрушении она искала забытья, но сама раз за разом возвращалась к письму. И те слова тонкой цепочкой оборачивались вокруг её существа и с чудовищной силой сжимались, врезаясь в него. Как пережила она горечь, которая текла по жилам и охватывала тело параличом в самый неожиданный момент? Никогда ещё праматери не приходилось признаваться самой себе – силы на исходе, теперь же нужно было только смириться с фактом собственного бессилия. Шестилетний марш-бросок стоил Нааме всего, что принадлежало ей или было захвачено в борьбе. Из прекрасной королевы она превратилась в жестокого тирана, которого союзники опасаются едва ли не больше, чем враги. А пресловутая красота оказалась дешёвой позолотой – не выдержав, она сползла с хозяйки, обнажив жадного до крови и власти монстра. Из Прекраснейшей она превратилась в безобразного деспота. Хотя, быть может, эта женщина всегда была такой, просто корона освободила её от нужды притворяться и нравиться каждому встречному. Августу, кстати, тоже. Так вот как выглядит бессилие. Когда хочешь решать и повелевать хотя бы собой, но уже не можешь.
- Я вверяю вам самое дорогое, что у меня есть. Что с ним делать, решать только вам.
Праматерь взглянула  на кольцо и измученно вздохнула. Снова решать, снова брать этот груз и тащить неизвестно куда и неизвестно зачем. Но пальцы сами тянутся за кольцом. Пусть в этом теле не течёт кровь предков-каинитов, но их несгибаемый дух и воля всегда пребывали с Наамой. Потому что борьба уже в её сути, этот непрекращающийся бой остановит только смерть. А смерть – это Азраил. К которому она и шла эти долгие шесть лет.
- Я благодарю вас. Не от себя, а вообще, - женщина сжимает кольцо в кулаке. – Мне не понять вашей доброты, но она достойна уважения, - она с сожалением смотрит на мужчину и кладёт свою ладонь на его плечо. В темноте не видно, как вены на руке женщины стали серыми, будто течёт по ним вовсе не кровь. Хоть сил в праматери было уже совсем немного, их хватит, чтобы этот разговор навсегда исчез из его памяти. Пальцы начинает покалывать. Наама не видит, но знает, что её силы проникнут в тело человека, окрасив его сосуды в тёмно-серый цвет, и заберут то, что должно остаться для архангела тайной.
Женщина отняла руку от плеча смертного и быстро зашагала к кубку. Тяжёлые шаги отдавались по залу сухим эхо. Праматерь схватила чашу и с ненавистью взглянула в неё, надеясь, что каким-то чудом ингредиенты испарились. Но они были там, на своём месте, зловеще закручивались и поджидали, когда кольцо растворится в них, превратившись в золотую полосу. Но это случится не раньше, чем Наама поговорит с Азраилом начистоту. Какой смысл скрывать свои намерения, если невинность они уж точно не смогут отыскать? Она не знает, чем закончится этот разговор и встреча в целом. Но в этот раз судьба будет к праматери милосердна – при любом раскладе цель будет достигнута. Весь мир или смерть. Женщина скрывается за кулисами, закрывает глаза. Сейчас погаснет свет и раздастся невыносимой чистоты и высоты звон. Он возвращается.  Когда всё прекратилось, она считает до десяти и выходит на сцену с видом примадонны.
- Всё прошло прекрасно, любовь у нас, - Наама вертит в руках чашу, но в другой руке, сжатой в кулак и заведённой за спину всё ещё лежит кольцо Кросса. Дыхание на пару секунд перехватило, улыбка сползает с лица. – А с невинностью разбирайтесь сами. Я не для этого пришла. Погодите, выслушайте сначала... Вы хотите вернуться в прошлое и остановить меня, это ваш долг. Но… - похолодевшими плохо слушающимися пальцами женщина крепче обхватывает ножку чаши и смотрит архангелу в глаза, - зачем? Вы сказали мне, что когда-нибудь в мире останемся только мы. Вы и я. И вот мы здесь. Зачем нам остальной мир?