Я слышал столько клеветы в Ваш адрес, что у меня нет сомнений: Вы — прекрасный человек!
Оскар Уайлд
Ковер перед кабинетом отца был индийским, блекло-алым, испещренным круглыми витиеватыми орнаментами и изрядно потертым. Импорт шелка был прибыльным делом, инвестиции в Ост-Индскую компанию оправдывали себя в полной мере и обеспечивали доход в две с половиной тысячи фунтов стерлингов ежегодно только за ткани. Можно больше, но если прибавить дивиденты по акциям на импорт специй и чая, то в сумме выходило весьма и весьма солидно. Кто-то из предков Д'Эрбервиллей поднимал семью за счет чугунного завода на руднике в Кентербери, но отец посчитал, что дальше вкладываться в рискованное предприятие, которое по его мнению могло бы приносить больше, не имеет смысла и перепродал его нечистому на руку буржуа за бесценок. Аргументировал это тем якобы металлообработка в наши дни рискованное и неприбыльное дело, хотя по накладным спад производительности незначительный, нужна была всего лишь модернизация оборудования в одном из цехов. Безрассудный поступок. Пэрам обычно свойственна прагматичность, однако отец прикладывал все усилия, чтобы привести состояние Д'Эрбервиллей с их раскидистым пятивековым семейным древом в полнейший упадок. И почти преуспел в этом. Если бы не Бартоломью Д'Эрбервилль, младший сын барона Д'Эрбервилля из Бэйсуотэра, графство Сассэкс, наследственного пэра палаты лордов, великолепного отца, семьянина, расчетливого предпринимателя и прагматичного хозяина, который повелел положить шелковый ковер ручной работы в качестве половой тряпки перед собственным кабинетом. Бартоломью усилием воли подавил в себе раздражение, вспомнив, что именно этот ковер он заказывал у мистера Харберна, трижды в год курсирующего между Индией и Британией, одного из первых предпринимателей, которых он проспонсировал. Тогда он только начинал и был крайне осторожен с капиталом - этот невероятный на ощупь и отдающий экзотической роскошью ковер с цветочным узором казался ему тогда крайне ценным подарком, который он подарил отцу. Мужчина сосредоточенным взглядом рассматривал когда-то ярко-макового цвета текучую прохладную ткань, которая как вода проскальзывала сквозь пальцы, восстанавливал по памяти выцветшие и затертые завитки, напоминавшие поднимающиеся под лучами индийского солнца золотые вьюны, затоптанные скрипящими нагуталиненными ботинками неистребляемых британских аристократов. Британцы не французы, здешним снобам не страшна буржуазная революция, они как тараканы сумеют пережить любое потрясение. Массовых выступлений не намечалось, монархия в лице очередного Георга держалась крепко за свой трон и регалии, парламентарии и прочие лорды, заглядывавшие к отцу, были твердо уверены в своей неприкосновенности. Из-за дверей из красного дерева сейчас доносились обрывки разговора о несчастном Карле Первом и кромвельских временах - лорд Денвер, такая же древняя развалина, как и отец, парламентарий, тори и владелец дома терпимости в Манчестере под именем некого мистера Хэвенсби, с одиннадцати утра боролся со старческим маразмом в отцовском кабинете, пытаясь выстроить с коллегой мало-мальски вразумительную беседу. Отец делал тоже самое. Бартоломью приехал к ланчу, время шло к пяти, а отец до сих пор не мог его принять. Превосходно. Еще не хватало записаться на прием к собственному отцу, к которому и без того мужчина старался заглядывать как можно реже. Но телеграмма, доставленная вчера в Снодграсс, требовала его приезда безо всяких отлагательств, видимо, что-то важное. Бартоломью взглянул на карманные часы и нетерпеливо перевел взгляд на дверь. Что-то непохоже. Он сам отличался необыкновенной пунктуальностью и от людей требовал того же, дальнейшее ожидание было просто невыносимым. Этот разговор может продолжаться до глубокой ночи, вне всякого сомнения, отец в курсе, что младший сын уже который час дожидается аудиенции. Это злило. Отцу дела не было до его времени. Пошел к черту, старый ублюдок. Бартоломью рывком поднялся с места, подошел к двери, попутно расправив ковер ногами, и громко постучал. Костяшки пальцев мигом заныли. Ничего, зато теперь отец точно не отделается оправданием якобы не слышал. Да и лорд Д'Эрбервилль младший откровенно не собирался ждать, когда его пригласят, и, не дожидаясь ответа, вошел в кабинет.
Внутри было светло и просторно, но пыльно, затхло, неприятно пахло стариной и старостью. Отец редко выходил из кабинета - спал он исключительно на велюровой кушетке у стены, мол после мягких перин у него начинает ломить кости, ванную и ночной горшок ему приносили слуги прямо сюда. То ли старческая придурь, то ли в кабинете хранилось что-то ценное и он трясся за сохранность своего сокровища. В любом случае, горничная успевала здесь прибраться только во время отлучек старшего Д'Эрбервилля в парламент, но в последнее время он то и дело пропускал заседания по состоянию здоровья, так что уборка здесь стала совсем редкостью. Бартоломью на мгновенье поморщился - он был ярым поборником чистоты и не был намерен задерживаться в этом кабинете дольше чем на считанные минуты. Как только он узнает новость, спешно ретируется. Даже не заведет разговор о здоровье отца - по виду ему осталось недолго, по закону подлости он проживет как минимум до сотни лет. Сейчас ему было за семьдесят, Бартоломью не так давно исполнилось сорок один. Внешне ничего и близко похожего между отцом и его младшим сыном не наблюдалось. Бартоломью был без лишних приукрас хорош собой: высокого роста, светловолос, всегда в прекрасной форме и одет с иголочки, с прямым носом, осанкой и характером. Отец же был похож на облезлого хорька с маленькими когтистыми лапами, впавшими скулами, розоватой кожей и пурпурными увесистыми мешками на пол-лица, увенчанными крохотными хищными глазками. Он как всегда врастал в свое кресло, на нем был тот же халат, что он носил, когда Бартоломью вернулся домой после окончания Оксфорда. Напротив него сидел едва помещающийся в кресло и собственный фрак лорд Денвер, давившийся свинячьим смехом в тот самый момент, когда Д'Эрбервилль-младший вошел в кабинет. Смех тотчас же умолк, стало слышно клацающее тиканье часов. Отец вцепился в сына раздраженным взглядом, Денвер поправил пенсне на носу, омерзительно щурясь и раздувая ноздри в попытках разобрать, кто стоял в дверях.
- Герберт, ты ли это? - раздался его гнусавый голос с резким флером валлийского акцента. Бартоломью помрачнел, но так ничего и не ответил - благо, Денвер поправил себя сам. - Бог ты мой, Бартоломью, я тебя и не признал сперва! Ты здесь настолько редкий гость, что я уже, хе-хе, запамятовал, как ты выглядишь. С Гербертом мы то и дело перекидываемся парой фраз, он обедает здесь каждый вторник и четверг, а я обыкновенно по вторникам и пятницам, как мило с его стороны...[/b]
- Доброго дня, лорд Денвер. Как нынче погода в Манчестере? - бесцеремонно прервал его лорд Д'Эрбервилль младший, одаривая его привычным прямым и холодным взглядом. Он редко моргал и смотрел неподвижно, заставляя собеседника чувствовать себя Доннером, застрявшим в снегах на перевале в Сьерра-Невада в ожидании неизвестного и притом неизбежного. Денверу стало не по себе, он забегал глазами по лицу Бартоломью, потом посмотрел на коллегу, будто ища в нем поддержки, потом очень неубедительно и нелепо рассмеялся.
- Манчестер... Почем мне знать, что там в Манчестере!.. Не сомневаюсь, что немногим лучше, чем в Лондоне, гм... Манчестер...
Его уши стали цвета вареного рака.
Отец тем временем счел нужным вступить в разговор.
- Я кажется сказал тебе ждать за дверью.
Его голос был скрипучим и царапающим слух, а пока он старательно артикулировал звуки, Бартоломью бросились в глаза два отсутствующих зуба и гнилые резцы. Отец никогда не заботился о своем здоровье, но отчего-то темные жнецы несправедливо спускали ему это с рук и позволяли вести свое существование (упаси Господь назвать это жизнью) дальше.
- Будет тебе, Грегори, молодые - они всегда нетерпеливы! - Денвер оперся на подлокотники, выталкивая свою тушу из кресла и поднимаясь на ноги.
- Он уже не молод, он был женат шестнадцать лет на весьма удачной партии.
"Которую навязал мне ты", - парировал Бартоломью, глядя на отца. Денвер принялся отшучиваться:
- Был? Ну, мой друг, как сейчас говорят остряки: быть свободным мужчиной - счастье, женатым - счастье вдвойне, разведенным - втройне! - он снова рассмеялся, но отец его в этом не поддержал. Он намеренно смотрел куда-то в сторону окна, якобы разглядывал стоящие у парадного входа экипажи, нервируя тем самым Бартоломью. Давай, выскажи все! Упрекни меня в том, что я недостаточно любил женщину, на которой ты заставил меня жениться! Обвини меня в том, что из-за меня она потеряла первого ребенка и в дальнейшем так и не смогла забеременеть! В очередной раз скажи, что это я виноват в том, что у тебя нет наследника! Давай, ну же! Не делай вид, что ты не хочешь меня видеть. Нет, ты хочешь. Тебе нужно на кого-то свалить вину за то, что ты никчемное дряхлое ничтожество. Ты сделал все возможное, чтобы при своем праве рождения скатить жизнь до этого кабинета с клубами пыли в лучах меркнущего на закате солнца и стоящим в воздухе невыносимым зловонием. Постарайся еще немного, ты недостаточно испортил мою жизнь, чтобы сделать меня таким же как ты! Тебе мало одной никчемной жизни, тебе стыдно за себя, но ты никогда это не признаешь. Ну же, не отворачивайся, посмотри мне в глаза! Ты думаешь, что я стану таким же как ты. Ты ненавидишь и презираешь меня за это. И при этом желаешь этого. Тебе мало того, что ты ничтожество. Ты хочешь сделать ничтожество из меня, по своему образу и подобию.
Бартоломью сжал руки в кулаки, но тут же расслабил их, отводя глаза от фигуры отца, который так и не удостоил его взглядом.
"Я никогда не стану таким как ты, сколько бы ты ни старался. Я лучше тебя. Я ценнее тебя. Я не ничтожество и не бесправная тварь, коей ты меня мнишь..."
- Он вдовец. Его жена уже год как в могиле, - произнес отец.
От его бесстрастного тона по коже Бартоломью пробежала волна колючих мурашек и самому лорду показалось, что его начинает знобить. Нет. Он не хотел, чтобы отец говорил об этом так спокойно. Это не та тема, о которой можно говорить тоном, каким сообщают о начавшемся дожде или ставках на лондонской бирже. Особенно тебе. Ты привел Эвелин в мой дом. Ты виноват в том, что она умерла. Это твоя вина, старый подонок, ты сломал мне жизнь, ты сломал и отнял ее жизнь!
- Чахотка, - кратко сообщил Бартоломью, заметно помрачнев. Денвер это тут же заметил, приложил пальцы ко рту, изобразив сочувствие.
- Ах да, как же я мог забыть! Мне очень жаль, очень жаль! Я же помню, что присылал открытку с соболезнованиями! Какая утрата, Бог ты мой, какая утрата!
"Ты даже не знаешь ее имени", - огрызнулся про себя Бартоломью, взглядом требуя, чтобы старый фарисей поскорее покинул кабинет. Тот, поняв, что рассыпаться в благодарностях Д'Эрбервилль младший не намерен, прочистил горло и протянул массивную руку с маленькими толстыми пальцами отцу.
- Премного рад был тебя видеть, Грегори, боюсь, я и впрямь засиделся - леди Стокворт ждет меня к чаю. До вторника, дорогой друг. Хорошего вам вечера, Бартоломью.
Денвер взял в руки котелок и заковылял к выходу, радушно кивнув на прощание Бартоломью, но ответа не дождался. Лорд ждал тет-а-тета и не хотел более отвлекаться.
Дверь за спиной хлопнула, и в кабинете остались трое: барон Д'Эрбервилль, его младший сын Бартоломью и их бесконечная ненависть друг к другу.
На несколько минут в комнате повисла напряженная тишина. Слышно было лишь тиканье каминных часов.
- Ты мог хотя бы сегодня меня не позорить?
О, это персональное приветствие! Кабинет заполнился дымом - отец опустошил портсигар и зажег последнюю пухлую сигару из той партии, которую ему завезли из Йенсен энд Йенсен. Бартоломью лучше его самого знал, где он берет табак.
- Этот человек недостоин уважения, по крайней мере моего. Он даже не запоминает, кому он высылает карточки с соболезнованиями, потому что наверняка их пишет даже не он сам. Это лицемерие, - отозвался Бартоломью, проходя вдоль кабинета в сторону отца. Садиться в еще пахнущее Денвером кресло он и не собирался.
- Потому что это элементарная вежливость. Ты за всю жизнь не отправил ни одной карточки. Это невежество, - спокойно парировал отец, затягиваясь сигарой. Д'Эрбервилль младший дал себе внутреннюю пощечину дабы не позволить самому себе углубиться в этот разговор, а наоборот поскорее узнать, что стряслось, и убраться подальше от этого места. Он взглянул на нервно тикающие каминные часы - целый день уже потерян впустую, спешить некуда. Но оставаться тут однозначно нет желания.
- Вы присылали телеграмму ко мне в Снодграсс, отец. Вы хотели меня видеть? - учтивым ледяным тоном поинтересовался Барт, переходя непосредственно к сути вопроса. Отец сделал еще одну затяжку и выпустил клубы ядовитого серого дыма. С назначенного для встречи часа прошло уже около шести часов. Он никуда не торопился.
- Твоя корреспонденция приходит на мой адрес. Сделай что-нибудь с этим. Я понятия не имею, кто этот твой мистер Фицалан, но в следующий раз называй ему точный адрес. Мне хватает писем Герберту.
На ровном лишенном плавных очертаний лице Бартоломью молнией проскочило раздражение. У Герберта не было постоянного адреса, он переезжал с квартиры на квартиру в Лондоне, и далеко не всегда за жилье платил он. На его визитке, которую он вручал дворецким при походах в гости и на вечера, значился Бэйсуотер - он при жизни отца нагло заявлял, что родовое поместье его собственность. Но ладно очередная ложь Герберта, Бартоломью злило вовсе не это. Отец. Отец знал об этом и воспринимал как должное. Как он смеет спокойно на это реагировать, так не должно быть! Зато из-за какого-то письма и упрека, который к самому лорду не имеет никакого отношения - Бартоломью знать не знал никаких Фицаланов - отец вытянул его сюда, заставив бросить все дела и требуя немедленной явки.
- Хорошо, отец. Я передам ему. Могу я получить письмо?..
...и уехать отсюда, чтобы вернуться в следующий раз только на твои похороны? Бартоломью не стал даже заикаться о том, что отправитель ему незнаком, о том, что явно не отцу говорить о невежестве, когда он так беспечно относится ко времени собственного сына, что Герберт лжец, повеса и любитель легкой наживы, что на давно не беленном потолке трещины и от одного достаточно сильного ливня штукатурка начнет обваливаться, а если повезет - не выдержит и вся конструкция. Нет, забрать письмо и уйти. Бартоломью едва ли не содрогался от покалывающего раздражения, хотя его так и подмывало высказать отцу все. Это затянется. Это не имеет смысла и практического значения. Забрать письмо и уйти.
- Если бы ты приехал вчера - мог бы. Но ты как всегда не знаешь, что такое пунктуальность, так что я передал его Герберту, когда он вчера заезжал обедать. Мне твои письма даром не нужны.
Клац. Клац. Клац. В воздухе безмолвно застыло бьющее по ушам тиканье.
Клац. Клац. А потом смолкло навек после оглушающего звука разбитых вдребезги каминных часов.
- Какого черта я ждал сегодня весь день, чтобы ты сказал мне, что отдал МОЁ письмо чертову Герберту?! - выпалил Бартоломью, вдовесок наступив на разбитые его стараниями ни в чем не повинные часы. Из-за таких мразей как отец всегда страдают невиновные, не привыкать. Д'Эрбервилль младший сдерживался как мог, но чаша его терпения переполнилась очередным бесстрастным заявлением отца. Телеграмма пришла вчера вечером, при всем желании, которого и без того не было, он не смог бы приехать раньше. Зачем нужно было передавать письмо этому ублюдку Герберту, что за безрассудный поступок? И почему нельзя было сразу сказать, что письмо у Герберта? Что это за очередная выходка этого старого приспешника дьявола?!
- Часы купишь новые. А ждал ты потому что у меня был неотложный разговор с лордом Денвером. Будь ты благодарным сыном, ты ставил бы интересы отца прежде своих собственных. В жизни не поверю, что ты сегодня что-то потерял, в кои-то веки посетив родной дом, вырастивший тебя.
Бартоломью кипел изнутри. От спокойного и невозмутимого отца он заводился еще больше и крепко сжимал руки в кулаки, едва унимая клокочущую ярость, с убедительностью геттисбургской речи требующую выхода наружу.
- Да, потерял! Сегодня в Бристоль прибыла партия чая, я должен был быть там для переучета товара, но вместо этого я поехал сюда, совсем в другую сторону...
- Чай актуален только в пять вечера, - прервал его якобы остроумным замечанием отец, вновь затягиваясь сигарой. Бартоломью подопнул в его сторону остатки каминных часов.
- Сейчас уже пять вечера.
Он прошелся по кабинету, перекраивая весь план действий на сегодня. Лорд Д'Эрбервилль не выносил, когда в его планы чужой рукой вносились настолько резкие коррективы. Где сейчас носит этого недомерка? Наверняка околачивается где-то в Лондоне возле богатеньких друзей, игорных столов и дам преклонного возраста в массивных шляпах. Значит, сейчас ехать в Лондон, в Снодграсс он вернется в лучшем случае глубокой ночью. В голове Бартоломью рисовалась новая версия полотна Ботичелли, в котором он самолично выделял для своих отца и брата по кругу Преисподней со всеми видами адских развлечений. Чтоб вы оба подавились.
- У него сейчас сезон. Езжай сейчас в клуб, если хочешь его застать, Герберт проводит пятничные вечера с самыми сливками общества, - подтвердил его догадки отец, снова увлеченно рассматривая пейзаж за мутным стеклом в грязных разводах.
- Что-то ему это не особо помогает, - фыркнул Бартоломью. Отец даже не удостоил его взглядом.
- Не тебе его судить, он свою дорогу в жизни найдет, - отец выпустил клубы дыма, стаей серых мотыльков ударившегося об стекло и рассеявшегося в воздухе, - А тебя даже не зовут на вечера. Герберт иногда сообщает мне, что про тебя говорят в лондонском обществе. Ему приходится за тебя краснеть. Тебе самому не стыдно?
- Мне плевать на общество, - отрезал Бартоломью. - А все грязные слухи про меня распускает сам Герберт. Боится, что узнают, на чьи деньги он живет.
Бинго. Отец повернул голову и вцепился в своего младшего сына взглядом.
- Умерь свою зависть. Герберт успешен и скоро женится. Ты уже все упустил, что можно.
- Да ну? - Бартоломью беззвучно рассмеялся. - Значит, то, что я высылаю вам три тысячи ежегодно, уже не в счет? Кто платит за еду, которую ты ешь? Вот этот табак, который ты куришь? Слуг, которым ты не даешь убрать грязь за собой в этом хлеву, который ты называешь своим кабинетом? Куртизанок, которых Герберт в разговорах с тобой именует "перспективными партиями"?
- Не смей разговаривать со мной таким тоном! - отец ударил по столу ладонью. Барту доставило удовольствие слышать это шепелявое "th", произнесенное во фразе с обертонами отчаяния. - Это твоя прямая негласная обязанность, которая называется благодарностью родному дому и семье, которая вырастила тебя, дала кров, образование, сделала все возможное, чтобы ты вырос порядочным человеком из высшего сословия. Но ты и понятия не имеешь, что такое благодарность, ты привык тешить свое самолюбие мыслью, что у тебя есть все. Деньги - не показатель. Ты живешь не как положено аристократу, а носишься по зловонным портам как чертов буржуа, считаешь каждый пенс, не заботясь о статусе, репутации, уважении.
- Уважение? Тебе ли говорить об уважении? - Бартоломью ядовито усмехался, видя, как отец проигрывает спор, но подобно лягушке в горшке с молоком надеется взбить масло и выйти победителем без весомых аргументов. - Ост-Индская компания приносит мне прекрасную прибыль. За два года я заработал себе на собственное поместье с землей, сейчас ты и твой обожаемый Герберт полностью зависимы от моего состояния. Признай это. На мне держится вся семья. Но ты не признаешь. Ты не смиришься с моей успешностью.
- Да неужели? Ты никто для высшего общества, беспардонный, нахальный, не умеющий себя вести позор рода Д'Эрбервилль! Я удивлен тому, что твоя жена прожила с тобой столь долгий срок. Я ждал, что она попросит развода уже через год, ну что ж, не развод так могила.
Торжество мгновенно оставило Бартоломью и он заметно помрачнел.
- Ты оскорбляешь память Эвелин, - заявил он. Отец тут же почувствовал, что наступил на больную мозоль, и решил давить на нее еще сильнее.
- Отнюдь, я констатирую факты. А факты таковы - бедняжка не выдержала жизни с тобой и отправилась на тот свет, туда, где ты ее никогда не достанешь. А ведь она была так мила к тебе, даже пыталась любить. Ты же всегда был с ней истуканом с каменным сердцем.
- Потому что я никогда не любил ее, она это знала! - проскрежетал сквозь стиснутые зубы лорд Д'Эрбервилль.
- Она знала, но ты продолжал ее мучить браком, вы даже спали в разных спальнях, как мне сказал Герберт.
- К черту пошел твой Герберт! И ты следом за ним! - Бартоломью с грохотом оперся выпрямленными руками на край стола все еще дымящего сигарой отца и угрожающе навис над ним. - Ты знал, на ком я хочу жениться, мать знала, вы оба знали, кто она. Вы знали, но вы заставили меня жениться на Эвелин, вы не дали мне даже права выбора. Плевать я хотел на все эти англиканские каноны, какая разница, католичка она или нет?! Я любил ее! А вы вынудили меня жениться на той, которая была мне безразлична!
- Ты сам только что объяснил, почему, - отец бесстрашно взглянул на него выцветшими льдистыми глазами снизу вверх. - К тому же, Эбернети предлагали приличное приданое. Я надеялся, что ты воспользуешься этим шансом, чтобы заручиться хоть каким-то положением в обществе.
- В гробу я видел твое положение в обществе! - рявкнул Бартоломью. - И тебя вместе с ним! И мать, которой никогда не было дела ни до меня, ни до нашей семьи! И твоего драгоценного Герберта за компанию, вот только пусть сперва оплатит похороны сполна в качестве БЛАГОДАРНОСТИ ЛЮБИМОЙ СЕМЬЕ!
В кабинете больше не было часов, тиканье которых отмеряло бы тишину, но последнее все равно отдавалось мерным постукиванием в голове лорда.
Отец погасил сигару.
- Пошел вон отсюда, - ёмко выдал он. Бартоломью большего и не надо было - он оттолкнулся от стола и быстрым шагом зашагал в сторону выхода, по пути хрустнув вконец приказавшим долго жить циферблатом часов. Он громко хлопнул дверью, наступил на индийский ковер ногой и отшвырнул его к стене смачным пинком. Дышалось легче и тяжелее одновременно. Воздух был неприятным даже за пределами кабинета. В этом доме все было омерзительно. Все, без исключения. К черту письмо, к черту этого Фицалана, кем бы он ни был. Даже если там что-то срочное, Бартоломью меньше всего сейчас хотел видеть красную от дешевого вина асимметричную физиономию Герберта. Домой, в Снодграсс. В безмолвный, до неприличия ухоженный Снодграсс на берегу озера. Где слышны только редкие крики чаек, тихие переговоры прислуги. И предсмертные стоны, которые лорд Д'Эрбервилль слышал по ночам и от которых просыпался в холодном поту. Эвелин до сих пор снилась ему. В последнее время все чаще. Этой ночью он даже пытался спать в ее спальне, но так и не смог сомкнуть глаз.
Он не хотел говорить о ней. Вспоминать о ней. Думать о ней. Слышать ее в своих кошмарах. Слышать, как она душераздирающе хрипит, из последних сил зовет его по имени. Ее бледное лицо, спутавшиеся белокурые пряди, трясущиеся исхудавшие руки, широко распахнутые дикие глаза... Эвелин...
Бартоломью зажмурился, стараясь выкинуть из головы все мысли о покойной жене. Все-таки, стоит заехать в Лондон. Забрать письмо и переночевать в гостинице, на рассвете выехать в Бристоль и разобраться с чаем. Мысль о возвращении в Снодграсс в мгновение ока стала непривлекательной.
- Лорд Д'Эрбервилль, простите за беспокойство, ваша сестра приглашает вас выпить с ней чаю, она ждет вас в беседке. Что ей передать?..
Бартоломью проснулся от того, что колесо экипажа подскочило на кочке на проселочной дороге. Шея ужасно затекла, суставы захрустели, когда лорд пытался их размять. Он сам не заметил, как задремал, едва выехал из Лондона в Йоркшир. Предыдущая бессонная ночь дала о себе знать, по крайней мере он выспался и сегодня ему не снилась Эвелин. Зато события прошедшего дня - во всех подробностях. Весь неприятный разговор с отцом до мельчайших деталей, словно бессознательно Бартоломью до сих пор обмозговывал ситуацию. Почему же все прервалось на единственном хорошем эпизоде за этот безумный день? Настроение не задалось уже с утра. Бартоломью протер глаза, всматриваясь в скачущий пейзаж за окном. Солнце уже давно поднялось, слепя глаза в виде белоснежного пятна на выцветшем сероватом небе, карманные часы показывали половину одиннадцатого утра. Он присмотрелся к окрестностям, увидев вдали вьющуюся серпантином реку и мост через нее, но они ехали не в сторону моста, а в объезд, через тисовую аллею. Природа здесь была не так уж отлична от привычных ему мест, к тому же, в Йоркшире ему уже доводилось бывать, так что лорд Д'Эрбервилль не стал уделять этому внимания, другое дело, что его биологические часы сбились из-за бессонницы и он проспал время завтрака. Было уже почти время ланча, а вдобавок из-за пренебрежения ужином желудок настойчиво требовал белков и углеводов в достаточном количестве. Бартоломью окончательно перестал смотреть в окно и откинулся на спинку кресла, прикрыв глаза. Кто этот мистер Фицалан? Надежный ли он партнер, стоит ли в него вкладываться? Д'Эрбервилль не доверял перепискам и предпочитал все выяснять вживую посредством личного разговора лицом к лицу. Он предлагает хорошую ставку, а учитывая, что ходят слухи о том, что корона планирует ставить крест на Ост-Индской компании, нужно искать альтернативные источники заработка. Фицалан заявил в письме, что много слышал о лорде Д'Эрбервилле и готов подключить его к своим континентальным поставкам, в частности экспорту шерсти. Бартоломью не хотел верить, что его собираются лишить основного источника дохода, но обезопасить себя было необходимо. Не ради себя - на черный день в банке он хранил немалую сумму. Ради Летиции и ее скорейшего удачного замужества. Бартоломью слабо улыбнулся, вспоминая вчерашнее чаепитие. Но долго предаваться приятным воспоминаниям ему не довелось - в глаза бросилось выскочившее из-за зеленеющих тисов викторианское поместье вдвое больше Снодграсса с серым фасадом и высокими окнами. Приветливым оно не выглядело, но солидным - однозначно. Пока что мистер Фицалан представлялся вполне перспективным партнером по делу.
Экипаж остановился у подъезда к поместью. Бартоломью сразу высмотрел представительно выглядящего мужчину в компании, по всей видимости, супруги, встречавших экипажи. Их тут было несколько, странно, он не предупреждал, что это будет прием. Лорд Д'Эрбервиль поправил галстук и надел идеально начищенную касторовую черную шляпу с загнутыми полями, после чего открыл дверцу и вышел из экипажа, целенаправленно выдвинувшись в сторону, как ему показалось, мистера Фицалана, игнорируя других гостей и даже не приглядываясь к ним. Миссис Фицалан, которую он задел боковым зрением, показалась ему смутно знакомой, но сейчас его куда больше интересовал инициатор всей этой затеи.
- Мистер Фицалан, я полагаю? Я лорд Д'Эрбервилль, Снодграсс, Уилден, Восточный Сассекс, инвестор. Я получил ваше приглашение и заинтересован в сотрудничестве с вами.
Визави был невысокого роста, особенно рядом с Бартоломью, но последний не стал наклоняться и, вопреки этикету и не подумав приподнимать шляпу, протянул ему руку на своем уровне.
- Могу я также поинтересоваться - в честь чего у вас сегодня прием? Я полагал, у нас будут приватные переговоры.
Отчего-то в голове раздалось тиканье часов. Щелчок за щелчком. Удар за ударом. Мерное тиканье каминных часов.
